– Ты знаешь, Витя, – по-русски ответила Ольга. – Я вчера встретила на улице Дали и Магритта.
– Того самого? Сальвадора? – Виктор увидел темный ситроен «Traction Avant», пристроившийся за такси «Сергеичева», и одобрительно кивнул. Ну что ж, никто ведь и не считал товарищей чекистов дураками. Ведут клиента. Причем ведут издали, чтобы заметить хвост, если и когда он вдруг возникнет у приятеля товарища маршала. Но они такой вариант, к счастью, предусмотрели, и Виктор держался «очень позади», но и Матвеев следил, чтобы его ненароком не потеряли.
– Того самого? – спросил Федорчук.
– Да.
– Круто! А Магритт? Фамилия знакомая, но вспомнить…
– Он художник-сюрреалист такого же уровня, что и Дали, а может быть, и выше. Дело вкуса.
– Ага, – сказал Виктор, чтобы что-нибудь сказать. – А ты его, стало быть, в лицо знаешь.
– Моя сестра защитила диссертацию на тему «Магический реализм Магритта и движение сюрреализма», а я ее редактировала.
– И к чему ты его вдруг вспомнила? – вот тут и сомнений быть не могло. Наверняка этот Магритт не просто так к разговору приплелся.
– Он прожил в оккупированной Бельгии всю войну, – Ольга выбросила окурок в окно. Голос у нее был ровный, но Виктор уже понял, что сейчас услышит. – Страдал ужасно. Даже краски стал использовать более темные.
– Тоже позиция, – не стал спорить Виктор.
На самом деле это было крайне больное место во всей их эскападе. Что есть минимальное зло, необходимое и достаточное для создания некоего гипотетического добра, и в то же время простительное перед ликом Божьим? Ольга права. Этот Магритт – будь он трижды гений – жил при немцах и не тужил. То есть тужил, разумеется, и, наверное, конфет своим детям купить не мог, но в то же самое время его, Виктора Федорчука, родные умирали от голода в блокадном Ленинграде. Виноват ли в этом Магритт? Виноваты ли украинские родственники Федорчука, пережившие в селах Полтавщины оккупацию, что другие его родственники гибли в боях или от истощения? Нет, наверное. Однако сейчас перед ним самим – перед ним, перед Олегом, Ольгой, Степаном, перед всеми ними – стоял выбор: смерть нескольких французов и какого-то числа советских военных и чекистов или… А вот в этом «или» и заключалась вторая большая проблема. Знай они наверняка, что все это не напрасно, было бы куда как легче. На душе, на совести, на сердце… Но ведь и не делать ничего нельзя, иначе зачем все? Вот и думай. Головой.