Он потерял голову от ненависти или просто ощущал свою безнаказанность? Будь я на его месте, вместо открытой конфронтации избавилась бы от себя в общих землях. Ведь неосторожный выродок всегда мог «случайно» угадить в овраг и сломать себе шею. Но так слишком просто. Это не показало бы миру его превосходство.
Что ж, возможно, я слишком плохого о нём мнения, и он жаждет лишь меня проучить. Однако язык его тела говорил о глубокой ярости, он едва не дрожал. В любом случае, мне стоит быть предельно осторожной. Мои ноги напряглись, готовые в любой момент бежать. На крайний случай вокруг росло много деревьев, на которых я могла укрыться.
Ночь окутала меня сыростью и холодом, кожа под тонкой тканью рубашки покрылась мурашками, по спине пробежала дрожь. Но всё моё внимание сосредоточилось на оборотне, вышагивающем впереди.
Мы молча подошли к самой опушке леса. Окна дома светились огоньками непогашенных свечей, звёзды на небе сияли впервые за долгое время. Хотелось бы мне задержать на них взгляд подольше, насладиться звуками леса и дуновением ветра. Может быть, в другой раз.
– Что вам угодно, даксар Юджин? – поинтересовалась я, когда мы, наконец, остановились друг напротив друга.
– Чтобы ты сдохла, – прорычал он. Предельно честный и конкретный ответ.
– Таких как вы много, – мой внимательный взгляд ни на мгновение не покидал его лица. – Чем я вам не угодила? – ответ очевиден, но если повезёт, то он выплеснет все накопившиеся эмоции лишь словами, а не кулаками или клыками. Если же нет – моё тело навсегда могло остаться в этом лесу. Убийства в Салтусе, конечно, наказывались, но даксара едва ли посадят в тюрьму из-за выродка.
– Чем? Ты действительно спрашиваешь, чем, мерзкое отродье? – прошипел он, сплюнув на траву. – Одним своим существованием ты позоришь весь наш род. Мой отец дал слабину, когда сохранил тебе жизнь. Но он дакс и может делать, что хочет. А моя мать была вынуждена с тобой смириться, уделяла тебе внимание, хотя у неё есть свои дети! Тебе стоило удавиться при первой возможности. Лет так десять назад. Но нет, ты продолжала мозолить нам всем глаза, стояла истуканом и ни разу не зарыдала, сколько бы тебя не пинали. Скажи, ты действительно считаешь себя выше всех нас, раз смеешь так себя вести? Грязное отродье, – слова слетали с его губ легко. Пожалуй, так откровенно со мной не говорил ещё ни один из братьев. Обзывали, толкали, но не показывали всех своих эмоций. Юджин думал обо мне куда больше, чем я могла предположить. Эта рана оказалась очень глубока и гноилась годами, а моя безэмоциональность лишь делала ему больнее, потому что сам он не мог совладать с собой и оттого злился ещё больше.