«Куда тебя черти гонят?», – спрашивают в окошке мессенджера.
Сломанный Перфоратор читает это с интонацией трагизма: ты исписался. Вали на перекур.
Он чувствует, что у текста свой путь и своя жизнь. Но его рождение не кажется чем-то приятным, пока первый встречный, в сущности, посторонний, не похвалит сценарий.
«Это у меня хаос в голове? Да я и есть хаос! Как мне запретить писать?! Как можно представить, чтобы я – и остановился…».
С октября по ноябрь в университете ставят спектакль. Он отказывается работать с текстом и просится отвечать за реквизит. В углу шкафа появляются две медный трубы – одна для кадуцея, другая на случай, если первый вариант кадуцея ему не понравится. Он замеряет плечи всех участников хора и закупается тканью. Обрабатывает в сумме двадцать метров жёлтой вуали. Находит человека, который умеет шить. Находит ещё одного, у которого есть швейная машинка. Стыкует их вместе.
В последний момент выясняется, что хор не может обеспечить себя даже коготками и чешками – за ними тоже приходят к нему. К Андрею все за чем-нибудь приходят. Девчонки-богини хотят по короне, Зевс не может обойтись без молнии, Аиду кажется: его образ неполноценен без плаща. Дата премьеры приближается, а дел у Андрея становится с каждым днём только больше.
Он не успевает. Ничего не успевает.
Просьбы переходят в требования, а те – в возмущения. Преподаватель, руководящий подготовкой, теперь говорит с ним исключительно снисходительно. Он чувствует, что всех подводит. Он ненавидит оправдываться.
В день премьеры его на сцене нет.
Он не приходит. Телефон лопнул бы от сообщений и входящих звонков, но Андрей его предусмотрительно выключает. Он остается в кровати. За окном темно и холодно, редкое солнце сменяется редким снегом. Природа замерзает, коченеет, и он замерзает вместе с ней.
Из дома Андрей не выбирается всю следующую неделю.
Потом понемногу начинает писать – там, у его героя, тоже зима. «Трава пожухла. Серые панельки за серыми жалюзи».
Слова – его жизнь. Сам себе временами он кажется одержимым, но эту зависимость от текста осознает и почитает, как нечто особенное. Что-то, чем, кажется, обладает только он. Когда его текст отвергают, он не ощущает себя живым. Кажется – его самого, Дрюху, кто-то придумывает, кто-то небрежно набрасывает события жизни.