А все же не до конца он стряхнул с себя пьяный угар, иначе бы не воскликнул:
– Да это ж сенсация!
Для самого неожиданно выскочило, как чертик из табакерки. Резким ударом по руке Аркадий заставил приятеля выронить записку, а потом Агеев с его помощью вылетел из комнаты.
– Негодяй! – неслось ему вслед.
Денис Агеев перевел дыхание и пошел искать свою шляпу в прихожей. Аркадий быстро перестал занимать его мысли. Журналист знал, что сегодня ему предстоит бессонная ночь.
Стук колес то и дело встревал в причудливое мельтешение черно-белых обрывков страшного сна. И поезд тоже становился зловещим персонажем сонной фантазии. Начинающаяся болезнь брала свое. В висках стучали молоточки, и это были отзвуки четких ударов по клавишам печатной машинки.
«Лариса, ты же никогда не печатаешь на машинке…»
Чей-то невнятный, монотонный голос подсказывал: «Волновалась, дрожали пальцы, писать не могла, чернила портили бумагу…»
«Но почему тогда я не нашел…»
Максимов резко проснулся. В первые секунды не мог понять, куда и зачем он едет, а потом неотвратимостью ударил неумолимый факт – Ларисы больше нет. Лариса с дырой в груди лежит в гробу, ее похоронили, похоронили, похоронили… а он сорвался и мчится в Москву.
На коленях лежала газета. Кровавая драма в лучшем стиле бульварных романов – прекрасная молодая особа стала жертвой негодяя Гришки Распутина… Аркадий тихо возненавидел Агеева.
«А ведь ее даже похоронить нельзя было по церковному», – подумал он с горечью, когда уже плелся в поисках адреса, выясненного еще в Петербурге. Собственно, к церкви, к обрядам ее Максимов был равнодушен, но жгла тоскливая обида. «Она не сама. Ее убили… Убили… Убил бес, которого называют святым… Он для них – свой, а мою Ларису отвергли после смерти».
Возникший перед молодым человеком нарядный Новодевичий монастырь не вовремя напомнил детство. Аркаша жил тогда в Москве, ходил гулять на Новодевичьи пруды, и монастырь, сказочный и трогательный, казался ему продолжением фантастических няниных историй. Всегда веселых, ярких, счастливых… Сейчас он даже приостановился, пораженный тем, что разбитое сердце еще способно возродить в себе отзвук былого отрадного чувства. Аркадий невольно потянулся перекреститься, но тут же, нахмурившись, быстро заложил руку за спину. «И угораздило же изверга остановиться в этих местах…»