– Не могу сказать того же, – также смеясь, признался Арон, высвобождаясь из рук Крима. Тело всё ещё побаливало, хотя кожа была абсолютно чиста. Наверное, огонь дракона немного повредил и то, что под кожей, и, несмотря на то что мазь гномов сделала своё дело, не всё в организме Арона ещё окончательно зажило. – Я почти всю неделю провёл в беспамятстве. Очнулся лишь прошлой ночью, незадолго до рассвета, весь перемазанный какой-то гадостью. Но живой и здоровый. Если честно, я думал, что великий дракон наконец-то решил пустить меня себе на пропитание, хорошенько поджарив перед этим!
Шутка Криму не понравилось. Послушник перестал смеяться и с жалостью взглянул на Арона.
– Зойя мне рассказала, что дракон сжёг тебя практически до костей. Я боялся, что на этот раз он переборщил и единственное, что могло облегчить мне боль от волнения за тебя, – вера в то, что тебе не время умирать, и что великий дракон достаточно мудр, чтобы знать это. Мне жаль, что тебе пришлось всё это пережить.
– Да ладно! – тирада Крима тронула Арона до глубин его сердца, отчего мальчик почувствовал неловкость. Ведь именно он был причиной волнений друзей, а он вовсе не хотел, чтобы они о нём переживали. – Он ведь даже не меня наказал или проучил. Дракон пытался преподать урок Зойе. А я почти сразу потерял сознание, и очнулся уже практически здоровым. Я ж говорил…
Крим грустно покачал головой.
– Не рассказывай мне сказки! – с уверенностью выпалил он. – Никто, горя заживо, не может испытать удовольствия. И пока ты не лишился сознания, ты получил достаточно, чтобы запомнить это на всю свою жизнь!
– Я получил жизнь Зойи, – смотря в глаза друга, и больше не улыбаясь ответил на его выпад Арон. – Разве не это главное? Согласись, это стоило того!
Крим словно лишился дара речи. Именно с этой стороны он не рассматривал поступка Арона.
– То есть ты хочешь сказать, что твоя жизнь – это вполне сходная цена за то, чтобы Зойя, или кто-либо другой остался в этом мире? – уточнил Крим. – Ты это имел в виду, говоря о принесённой тобой жертве?
Арону стало не по себе от того, что сказал его друг. В устах Крима то, что он сделал, было чуть ли не подвигом, а сам Арон не чувствовал ничего героического в своём поступке. Тем более, что в тот момент у него уже и выбора-то не было. Он горел, и ужасная боль не позволяла ему не только двигаться, но даже открыть рот без того, чтобы из его глотки не вырвался оглушительный крик предсмертной боли.