Офицер обернулся и кивнул старушке-работнице архива, что тихо сидела в углу. Она засеменила в соседний кабинет и вернулась с моей папкой. Мужчина раскрыл ее на последнем отчете и положил рядом чистый лист.
– Хм… Гирсу… Гирсу… возраст?
– Двадцать.
– Здесь написано девятнадцать, – офицер вскинул голову.
– Так, три месяца прошло…
– И?
– У меня день рождения был.
– И? Мне тебя поздравлять что ли?! – бросил мужчина.
– Нет, я не говорила.
– Рот свой закрыла!
Я тут же умолкла и на этот раз уставилась в пол. Теперь отмечаться станет сложнее. Может, толстяк уехал на время и еще вернется…
– Рост?
Я покорно назвала цифру.
– А тут-то чего не подросла, – и офицер засмеялся собственной шутке.
Я смолчала.
– Цвет волос?
– Серьез… – я против воли ткнула пальцем в голову, но прежде, чем офицер отреагировал, взяла себя в руки. – Русый.
– Глаза?
– Зеленые.
– Хмм…
Мужчина сощурился, вытянул шею и даже немного привстал, вглядываясь в мое лицо.
– Хммм, – он склонился над бумагой и нарочито громко проговорил по слогам, записывая. – Гряз-но-зе-ле-ные.
Вот гад! Я сжала кулаки, но промолчала.
– Место жительства.
– Борсиппа, ул… – я запнулась, – улица Ткачей, дом четыре.
Офицер поднял глаза. Я свои вновь опустила. Вечно я так. Каждый раз боюсь. В Борсиппе нет такого дома, и улицы такой нет. Но для отметки нам нужен был адрес. Только Падающие дома строили до того, как появилась деревня. Поэтому мы с Куртом просто выдумали адрес и самовольно приписали его к Борсиппе. Потом для надежности – я настояла – написали номер дома краской на входной двери. За два года никто так и не проверил.
– Способность?
– Меняю цвет вещей.
– Покажи.
Старый добрый цирк. Ведь всем нравится смотреть на уродов. Хотя я слишком скучная, чтобы меня возили в фургоне и выставляли на потеху публике. Но иногда и мне перепадает людское внимание: с примесью брезгливости и страха. Я огляделась. На столе офицера валялось несколько скомканных листов бумаги. Я потянулась к ближайшему.
Пальцы коснулись края листа, я взглянула на комок и собственную руку с меткой. Если бы ее не было, я бы не стояла здесь и не позорилась. Почему-то вспомнился день, когда клеймо поставили. Железный прут, который прижали к тыльной стороне ладони, был раскален до красна, но пузыри, появившиеся потом на коже, были еще ярче.
Сгиб бумаги окрасился в красный. Цветной поток можно было принять за кровь. Я поморщилась, когда закончила. Скомканный листок теперь походил на кусок сырого мяса.