– Ты сказал редко, – ухватился Гир за слово, – значит, иной раз бывают, верно, Ули?
– Эээ… – протянул возница, поежившись от прохлады, вступившей в союз с туманом, – да… Видел пару раз, но не отчетливо. Я еще тогда со старым пьянчугой Бургой ездил. В тот день он перебрал чуть больше, чем нужно, и, представь себе, заснул прямо за вожжами! Вот же старый дурак!
Подогнав Светлячка, он бросил взгляд из-под бровей на кроны деревьев, раскинувшиеся над головой, словно боялся, что кто-то может нависать над телегой. Убедившись, что сверху лишь вьющаяся полоса серо-голубого неба, с густыми берегами крон деревьев-великанов по обе стороны, он продолжил, закусив трубку и выпустив облако дыма.
– Я тогда тоже дремал, так как выехали мы из Лужи с полным возом рыбы поутру. Так вот, дремлю я и слышу словно бы из далека, что Светлячок начал ржать и копытами землю рыть. Ну и чую, что телега не скрипит и не качается, как обычно, а стоит, точно вросла в землю. Ох, я тогда-то сразу встрепенулся, точно ошпаренный! Смотрю, а мы с дороги съехали метров эдак на пять, и уже нет просвета над нами. В тень леса попали, представляешь?! Это тогда телегу перегрузили бестолковые лужане, и зад ее стянуло с дороги под уклон.
С этими словами пухлый, розовощекий Ули ловко дернул за поводья, правя конем и объезжая торчащие из земли корни. Гир внимательно слушал старшего товарища, укутываясь в куртку из плотной оленины, окаймленную серебряной россыпью туманных капель. Дорога его страшила, хоть он и пытался показать Ули, что владеет собой, но вот взятый им из дома меч, который он умыкнул из острога, выдал его в первый же день службы на телеге. Ули, конечно, ничего не сказал при первой поездке, лишь ухмыльнулся, выпустив облачко серого дыма из часто торчащей в зубах трубки, увидев нового попутчика с мечом на поясе и переполненного уверенностью.
В тот день Ули стал заменой пьянчуге Бурге, который был стар, но в первую очередь не возраст отправил Бургу на покой, а скверный характер вместе со спиртным. Он часто пил, отчего телега его теряла колеса чаще, чем брюхосвет мерцал в ночи. Для старого Бурги никто не был авторитетом: он крыл грязной бранью любого, кто пытался его образумить, а побои от быстро вскипающей молодежи, чьих сестер и матерей пьянчуга также не обделял вниманием, словно не трогали его. Отлежавшись пару дней и, залив раны крепкой настойкой, которую он то и дело воровал или выклянчивал у соседей, Бурга снова всех поносил. Вот потому-то Гир и сидел сейчас рядом с дымящим Ули, прежде бывшим помощником Бурги.