Маяк согласился. Глупо было спорить. Крыша его, излюбленное место для чаек, давно уже покрылась таким слоем их отходов, что даже дождь не справлялся, не мог смыть налипшую грязь. Но ему было все равно. Он даже охотно пускал чаек под свою крышу на ночь или во время непогоды. Он не говорил с чайками, но между ними выстроилось некое молчаливое согласие, следуя которому птицы под крышей прекращали галдеж, чтобы не злоупотреблять его гостеприимством. Уж больно удобно и безопасно было им под крышей старого маяка.
– Вообще, знаешь, я погорячился. Не знаю, что на меня нашло. Наверное, отвык. Я не должен был говорить тебе всего этого. Прошу меня простить. Ты права насчет чаек, а имя… у меня его вообще нет. Обычно маяки перенимают его от имени мыса, на котором их построили, либо села, близ которого они располагаются. Так что здесь мне и самому похвалиться нечем. Это не травмирует меня. Это – данность.
– Похоже, ты действительно многое повидал… – приняла его извинения лодка. – Слышала, что у тебя глубокий внутренний мир, ты мудр и молчалив. Не то что я – вся как на ладони. Ты изучил меня, когда изучал прочих, но разве нам обязательно разговаривать именно обо мне? Ведь есть же и другое, что могло бы заслужить твоего внимания. Я обратилась к тебе, ты мне отвечаешь, значит, мы уже разговариваем.
«Действительно, почему бы и нет», – подумал маяк. Даль может и подождать, она никуда не денется. А лодка… Лодка исчезнет. Вернется хозяин, отвяжет ее от скалы и, быть может, никогда уже не пришвартует ее в этом месте. Дело даже не в хозяине. Лодка исчезнет – это была аксиома, усвоенная им за жизнь. Так почему бы не окунуться в старые добрые времена, не поговорить, не вспомнить, как это вообще делается? Он почему-то пообещал сам себе, что впредь постарается следить за речами, чтобы не обидеть ее своими пусть верными, пусть прямыми, но в то же время такими бессмысленными для нее выводами. В конце концов, нужна ли ей эта правда, которую он впитал за свою долгую жизнь, за годы восторга и разочарований? Зачем ей она, ведь у нее есть свои восторги и разочарования, ее личные, и какими бы недолговечными они ни казались ему, в рамках ее существования это и есть самая настоящая жизнь.
Так они проболтали до ночи. О всяких мелочах. Маяк обнаружил необыкновенное свойство этих пустых разговоров. Они стирали различия. И вот уже такие разные, маяк и лодка, разговаривая по сути ни о чем, находили все новые и новые темы для этого. В них не нужно было делиться сокровенным, не нужно было поднимать сложных мыслей, которые неизбежно бы вскрыли всю пропасть между собеседниками. В этом была и ущербность, но одновременно и неоспоримое благо их поверхностной беседы. Они говорили о приливах и отливах, об этой тихой бухте, о рыбе… Посмеялись над суетливыми крабами. Маяк показал ей фокус, которому научился давным-давно. Он умел создавать вибрацию своим основанием, отчего все вокруг сотрясалось мелкой дрожью. В этот момент испуганные крабы, выпучив глаза, разбегались по щелям или в панике кидались в спасительное море. Было смешно, и она смеялась. Маяк вдруг поймал себя на туманной мысли, что ему приятно, когда она смеется. У этих незначительных тем было лишь одно качество, которое роднило их с темами глубокими – они практически не заканчивались.