Вместо уютных домишек выросли безликие серые пятиэтажки-«хрущобы», взирающие на окольную жизнь сонно и равнодушно. Обитающие в них люди так же полусонно посматривают вокруг. Оживают они только в праздники, всякий раз совпадающие с днями зарплаты.
Стайка студентов-одногодков из окрестных домов, получив стипендию, отмечала «День студента» прямо у дома, в беседке. И активные возлияния всегда имели один и тот же финал: половина из них уходила на поиски приключений, вторая – встречала рассвет на неудобных скамейках беседки, борясь с холодом и похмельным синдромом.
Мой сосед, парнишка из квартиры этажом выше, был явным исключением… Я говорю «был» с трещиной в сердце – вместо того жизнерадостного «с царем в голове» парня ныне передо мной иное существо: сгорбленное, с посеревшей кожей лица. А глаза? Куда девались прежние глаза – сияющие, полные жизненной энергии! Их будто подменили, оставив вместо живых – безжизненные стекляшки.
…Впервые я увидел его год назад. Он с матерью переехал по обмену в наш дом. Знал бы он тогда, как круто переменится его жизнь…
Он приходил ко мне по вечерам, на минутку, а оставался допоздна. Он удивлял умением слушать и рассказывать: открывал сокровенное и вызывал на откровенность. Но больше мы говорили о звездах – все небо было нашим.
Однажды не дождался его. Встретил днем, случайно, в подъезде. Я заметил синяк под глазом, спросил: «Ты из-за него не приходишь?» Он молча кивнул. «Кто тебя так отметил? Местная шпана?» – «Они называют меня лохом, маменькиным сынком… А что плохого в том, что я люблю маму? Она у меня одна… и я у нее один». «Не обращай внимания». «Я бы и не обращал, да не хочу носить это клеймо – «лох».
И возникшая пауза в наших беседах затянулась надолго. Всё чаще мы просто виделись где-нибудь на улице. Мой сосед второпях бросал несколько дежурных фраз, уверяя, что вот-вот зайдет и мы обязательно поговорим. Но удобный случай ему всё не выпадал. И однажды сгоряча я сказал, что если ему не нужны эти встречи, то я не настаиваю. «Жалко только видеть, как ты, стараясь не быть лохом, теряешь себя. Ты, может, колешься?» – спросил я. И услышал: «Было дело… Но с этим я справлюсь…»
Шло время, а он так и не появился в моем жилище на улице, когда-то называвшейся Сосновой.
Как-то я встретил его маму заплаканной. От нее и узнал, что сын пропадает по подвалам и по-прежнему делит иглу с другими «детьми подземелья». «Клеймо снято, – с горечью подумал я. – Но какой ценой?»