Наконец, к написанию второй главы, «Лошадь бьют», посвященной маленькому Гансу – мальчику, боявшемуся лошадей, – я приступила, уже когда в моей голове возникла композиция из этих трех случаев и родилось название книги – Freud’s Beasty Boys («Мальчики-звери Фрейда»). Я писала ее по-английски. Это несколько сложнее, чем писать на родном языке, но зато такая практика дает чувство дистанции по отношению к собственной речи. В процессе авторизованного перевода текст буквально проходит через другого (другую) и так подвергается своего рода двойному отрицанию; отбрасываются лишние декоративные элементы, и остается только существенное.
Кто хорошо знаком с творчеством Фрейда, сразу догадается, что название «Лошадь бьют» – это парафраз заголовка его знаменитого эссе «Ребенка бьют», к которому я напрямую не обращаюсь, но все же между ним и теми случаями, которые здесь анализируются, безусловно, есть связь. Маленький Ганс видит, как бьют беззащитное животное, и испытывает сострадание, как если бы лошадь была его матерью, другом, сестрой – или же сам он был этой лошадью. Но сострадание пройдет, вскоре он вырастет и сам станет бить свою лошадку (женщину, другого мальчика, кого-нибудь беззащитного) – таков ритуал. Мы не осознаём это как ритуал, но он есть (Рене Жирар использовал по отношению к нему термин «заместительная жертва»). Машина маскулинности приводится в действие неким учредительным актом насилия, к которому мы имеем отношение как зрители или как участники: это наша плата за вхождение во взрослый мир, которым заправляют серьезные мужчины с оружием и деньгами.
Я рассматриваю этот механизм в контексте не только психоанализа, но и антропологии и истории религии, выделяя в каждом индивидуальном психосценарии «тотемический момент», то есть момент встречи и коммуникации (травматичной или нет) со «своим» животным. Речь идет о символической или реальной встрече, вызывающей в нас потрясение, вводящей в состояние аффекта. Тотемический момент – это сцена обмена перспективой, когда мы, сами того не понимая, отождествляемся с животным, узнаём себя в нем, – как если бы в его облике явилась нам откуда-то извне наша собственная душа. Как магические посредники, лошади, крысы или волки соединяют нас с миром мертвых, то есть с традицией, историей нашего народа и культуры, в которой монотеизм вытесняет тотемические практики, но какая-то базовая психосоциальная матрица превращения любви в насилие не перестает воспроизводить себя.