– Сынку генеральскому слово я дал, что нательный крест его положу на могилу матери, – сказал солдат. – Я на перевязочном пункте фельдшером служил, так прапорщик Храпов у меня на руках и умер. А перед смертью такая блажь с ним случилась. Свези, сказал, крест нательный на родину мою. Под городом Черновцы дело было. Я и пообещал исполнить, куда тут денешься. Богу душу человек отдаёт. Да, только, всё некогда было, а тут меня по ранению уволили. Вот и иду в ваше Храпково. Третий месяц иду… Положу крест и сразу домой. Мне еще сто вёрст отсюда до дому-то…
– На погосте рядом с храмом барыню схоронили, – вздохнул старик. – Как раз перед войной дело было. А погост у нас большой, со всей лесной округи покойников туда несут. Вот, и мне скоро… Чего еле плетёшься, подлая?! Вот я тебя сейчас!
Девчонка о себе ничего не сказала, да это и не мудрено. Убогая она. В лохмотьях, грязная, волосы торчком, лицо перекошено, болячка на носу, а из ноздри чего-то не особо приятное торчит. С такой не то что говорить, глядеть на неё не особо хочется. Вот и сидела она нахохлившимся воробушком на заду телеги ко всем спиной.
Лес, поначалу берёзовый и не частый, становился всё гуще и темнее. Дорога пошла вниз. Скоро за деревьями и солнца не стало видать, хотя оно ещё висело где-то над самым горизонтом. Над канавами по краям дороги поднимался туман. Из придорожного тумана вылетали злые серые комары. Комары нудно зудели и больно кусались. При нападении этого врага рода человеческого спокойно не посидишь. Путники стали махать руками и бить себя: то по лицам, то по шеям. Попалась на дороге большая лужа, заросшая по краям высокой осокой. Копыта лошади вязли в грязи, и телега поехала еле-еле.
– Ах ты, курва! – сердился Митрич, дёргая вожжи. – Чего встала, окаянная?! Давай, давай, милая! Давай! Пошла, родненькая!
Лошадь, как бы освоившись в грязной луже, стала часто перебирать копытами и скоро вытянула телегу на твёрдую дорогу.