Но стоит нам задать себе иной вопрос: какова причина, побуждающая нас читать с одинаковым интересом тексты, написанные людьми разных культур, живущими ныне и умершими много сотен лет назад, – и ответ найден! Человек стремится к тексту, чтобы извлечь из него опыт понимания реальности. Этот опыт универсален так же, как универсален человеческий глаз, трансформирующий по единым принципам световые пятна в зримые образы. Наследуя чужой опыт понимания реальности, человек пополняет каталог мысленных предметов, различаемых его разумом, – тем самым заполняя пустые классификационные ячейки своего воображения. Его разум усиливается.
Среди огромного количества текстов, «усиливающих» разум, мы без труда выделяем самые действенные – ими всегда окажутся наиболее почитаемые, «культурообразующие» тексты, чья действенность общепризнанна и не подлежит сомнению. Она подтверждена традицией и авторитетами. Но спросите этих авторитетов, в чем заключена сила воздействия таких текстов – и они не ответят вам ясно и односложно. Вы услышите туманные рассуждения о магии поэтического языка, об истинном гуманизме автора, раскрывающего перед читателем подлинный мир чувств, о недоступных разуму тайнах, заложенных божественной силой в этих текстах.
Это так, но где же здесь опыт?! Какой ясный и мощный опыт может быть зашифрован в туманных образах и аллегориях, скрыт под масками театральных персонажей, которых каждый из нас может увидеть в себе? Читая, мы как будто вспоминаем, открываем в себе фрагменты той реальности, которая странно и в то же время рельефно описывается в тексте. В аллегорических одеяниях перед нами предстает наш собственный, индивидуальный опыт мышления. Он беден и слаб, не находит опоры в себе самом, но неожиданно – вначале нетвердо, потом все смелее и смелее опираясь на слово, на образ, на метафору, – обретает силу, развивается, крепнет, подготавливая человека к путешествию вглубь своего сознания.
Именно такие тексты, передающие опыт мышления, и являются наиболее действенными и долговечными. Их способность адаптироваться к стремительной смене культурных и исторических реалий поражает. Эти тексты выживают, несмотря на очевидную еретичность, на тотальные сожжения библиотек, полный культурный упадок, одичание, смену эстетических критериев, – кажется, что они обладают механизмом самовоспроизводства. Некогда возникнув, они создают импульс, которому не суждено угаснуть, но, наоборот, – развиться, ожить в чужом воображении, обретая жизнь в индивидуальном человеческом опыте.