Коснулся бы таких знаменательных явлений, как положение распущенной кромвелевской армии. Как учреждение Королевского научного общества, осененного именами столь громких научных авторитетов, как Роберт Бойль, Исаак Ньютон, Томас Гоббс. Как всенародно объявленная веротерпимость (Карл II по рождению был католиком и, в сущности, не делал из этого тайны), которая плохо сочеталась с запретительным Актом о единообразии. Указ о прекращении всех религиозных гонений в отношении пресвитериан, пуритан и католиков, который декларировал их полное равноправие и воспринимался свидетельством монаршей любви к своему народу, давно желанным всепрощением, в действительности означал непротивление «веселому королю», как называли Карла – сластолюбца, любителя охоты, лошадей, театра и актрис.
«Уделил бы», «описал бы», «коснулся бы» – сослагательное наклонение здесь уместнее изъявительного. Ведь когда Дефо вырастет настолько, чтобы написать бурную историю шестидесятых годов, в ней разобраться, на троне будет восседать другой монарх, которому могло не понравиться, как автор трактует события эпохи Реставрации.
Только много позже на своем печальном опыте Даниель Фо убедится: быть предпринимателем, торговать мясом, чулками и свечами ни ему, ни его отцу не возбраняется, но продвижение по общественной лестнице для нонконформистов, членов протестантских «инакомыслящих» сект, отвергавших государственную церковь, если и не запрещено, то крайне затруднено, и в случае неповиновения чревато самыми серьезными последствиями. Даже в относительно либеральные времена Карла II инакомыслие, особенно церковное, не приветствовалось – что ж, у всякой веротерпимости свои границы. «Пожалуй, этот правитель, из всех стоявших в Англии у власти, наилучшим образом понимал страну и народ, которым управлял», – заметит много позже Дефо. Эти слова – не столько панегирик королю из тех, на которые Дефо всегда был горазд, сколько признание того, что народ к веротерпимости не готов, что объявленная веротерпимость – циничное славо- и пустословие.
* * *
Судьба – перефразируем Пушкина – Даниеля и его родителей хранила: ведь семья Джеймса Фо жила в Сити, эпицентре сразу трех бедствий, почти одновременно обрушившихся на английскую столицу. За эпидемией бубонной чумы, уже третьей в этом столетии, последовал Великий лондонский пожар, а на следующий год – очередная война с Голландией.