24-й день
Ясно. От своего друга Тикуё принес лекарство и дал отцу.
25-й день
То облачно, то ясно. Отцу с каждым днем все хуже. Нынче утром не мог проглотить ни ложки рисового отвара, только и остается надеяться, что на лекарство, которое он принимает ежедневно по капле. Целый день отец пролежал в расслабленности чрезвычайной, временами корчась от невыносимой боли. Право, куда легче болеть самому, чем находиться рядом с больным.
26-й день
Ясно. Пригласил к отцу Дзинсэки из деревни Нодзири. Тот и не пытался обнадеживать. «Пульс весьма слаб и неровен, – сказал он. – Боюсь, что это скрытая форма кишечной горячки, и благоприятный исход возможен лишь в одном случае из тысячи».
Сердце у меня оборвалось, я ощутил такое отчаяние, словно попал в пустую ладью, несущуюся куда-то по воле волн, но не время было предаваться унынию, и я стал насильно поить отца лекарством.
Сегодня у нас будет ночевать тетка из Нодзири.
27-й день
День еще более унылый, дождь льет такой, что и жить не хочется. Вот что прислал мне мой друг Тикуё:
Летний ливень.
«Ну и льет!» – вздыхаю, на небо
Глядя из-под руки.
28-й день
Ясно.
Сегодня день поминовения Учителя*, и утром отец принялся полоскать горло*. Я просил его не делать этого, ведь у него мог снова подняться жар, но он упорствовал и, как обычно, обратившись к Будде, начал читать сутру. Голос его звучит еле внятно. Больно смотреть на него, так он ослаб.
29-й день
Чем хуже становится отцу, тем, очевидно, больше тревожит его мое, сироты, будущее, во всяком случае, он возымел намерение разделить владения свои между обоими сыновьями, и тут же, с трудом переводя дыхание, объявил, что поля в Накадзима и в Кавара оставляет младшему сыну. Однако Сэнроку это пришлось не по нраву, и он воспротивился воле отца. Кончилось ссорой. Глаза людей застланы туманом алчности, коварства, лести, потому-то и возникают меж ними раздоры. Право, дурно устроен мир людей, он загрязнен пятью сквернами*, живущие в нем пекутся лишь о собственных благах, пренебрегая заботами о родителях.
Вечером у отца был особенно плохой пульс, и, не желая оставлять его одного, я попросил лечь с ним младшего брата, ибо, хотя Сэнроку и воспротивился воле отца, он все-таки его сын, в его жилах течет отцовская кровь, и теперь, когда отец подошел к своему пределу, брат не может не испытывать сожаления, и я хорошо представляю себе, каково у него на душе. Посмотрев на отца, который лежал, отвернув лицо от света лампы, я понял, что он всю ночь будет мучительно задыхаться и кашлять, и сердце мое болезненно сжалось, но я постарался обрести утешение в мысли, что отлив уже кончается*.