***
Первое, с чего началось пробуждение Есени – назойливая вибрация подушки, под которой был стратегически припасен телефон с будильником. Ватный кокон одеяла вынудил извиваться на скомканных простынях и бездумно шарить рукой в поисках кнопки блокировки.
За окном гуталиновое небо без звезд, одинокий маяк уличного фонаря и безжизненная коробка соседнего дома. Глаза в темноте ориентировались плохо и ловили только косые, бледные отсветы луны на стенах, разрубающие пространство на неровные треугольники.
– Да будь ты проклят, – сонно прорычала Сеня телефону, щурясь от яркого сенсорного экрана.
На часах было четыре минуты шестого, в такую рань даже петухи стеснялись кукарекать. Есеня утро ненавидела всеми фибрами души. Типичные для этого промежутка времени вопросы «почему я?» и «за что мне все это?» то и дело кислили на языке, пока она нехотя перемещала безвольный мешок тела на пол и медленно волокла его в ванну.
Увеличенное в бесконечную перспективу пространство квартиры, тонущее в беспросветной темени, Сеню отчего-то необъяснимо пугало. За стеной безмятежно сопел брат, в противоположном конце коридора в обнимку наслаждались сном родители, и только она такая особенная ради физрука-жаворонка, спотыкалась в темноте, неловко натягивая на себя форму и проклиная Миронова всем своим богатым словарным запасом.
К счастью или же нет до стадиона, на котором они условились встретиться, было рукой подать. Часа на неторопливые сборы и медленную прогулку по пустынным улицам хватало с лихвой.
Вишневецкая темноту не любила, а особенно в этой темноте бродить: у нее была слишком воспаленная фантазия, чтобы спокойно реагировать на корявые скелеты деревьев и шарканье сухих листьев по асфальту за своей спиной. Хрупкое девичье сердце птахой неспокойно билось о клетку ребер и позвоночника и все никак не хотело успокаиваться. Мнительность не позволяла спокойно жить.
– А я думала, не придешь, – Есеня не скрывала разочарования в голосе, кивая в приветствии Дане, шествующему ей навстречу широкими шагами.
– Аналогично, Вишневая.
Миронов, кажется, был всегда великолепен, не зависимо от времени суток. Щеки у него были гладко выбриты, улыбка сияла в темноте голливудским блеском, а в глазах задорно плескался целый океан. Хоть сейчас фотографируй и засовывай на обложку журнала. Не мудрено, отчего при нем плотно сжимали коленки студентки и как-то кокетливо и смущенно отпускали улыбки преподавательницы.