Таакое. сгородил и не в рифму, да и вообще. Совсем после двух операций на глазах, когда не увидела, врач, рвач, такая, сякая, птичья фамилия у неё, – если ворона, то проворонила, если галка, то прогавила. Так выражаются на Кубани, предки казаков. Это она и угробила твой глаз. Сказала, что глаукома ещё не созрела. И, отложила операцию на целую половину года. Вот результат. И, как же её мозги не созрели для ампутации оных, у неё, за ненадобностью. Вот и зрение, и мозги твои проковыряли, если ты путаешь такое. Богиню песни с этой вороной или галкой, придурастой, и не созревшей мозгами для такой работы. А ещё и центральная больница, столицы Крыма.
Дед, пока отдыхали руки и глаза, обычно в сумерки, перекладывал свои папки с фотографиями. Потом убеждал свою бабулю, – жизнь ещё почти вся впереди. Любовался сам этими свидетелями его счастливой молодости, где он на фото в горах со своим мотороллером. А на втором плане, Дарьяльское ущелье, а воот, смотрии, Эльбрус и Казбек. А Крестовый перевал, выше облаков! Ледники, даже летом. Вот как было. И было же!
Сын иногда смотрел, и, конечно удивлялся. А потом взял и укатил. Тут не так запоёшь и спутаешь эти психи и хоры и Кавказские горы.
… Прошло пять дней.
Бабуля прервала воспоминания о тех временах и, пошла в свою комнату, читать молитвы и за него, и за сына, который застрял там, на Кавказе, будто здесь, в Крыму плохо. И горы. И снег. Воон, наши, крымские, искатели острых ощущений, крутыми, их дразнят, у которых совсем не крутятся шарики в голове, … заехали на Ай – Петри.
И.
Пошёл, повалил снег, и конец. Сидят. Сотни машин, дети. Холод. Никакого согрева, и сугрева. Так некоторые пешком пошли, будто это парк Горького в Москве. И машины дорогие побросали. Снегом завалило, не видно не зги, ни машин, ни сапоги – где своё, а где чужое, как по привычке всегда, не сообразят. Потом, на другой день, еле откопали, военные помогали. И нет гаишников, и М.Ч.С. дремлет. Никому и неекому, нет дела.
А там Кавказ. А там горные бандиты, а таам, воруют людей в рабство. Вон, передавали. Больше десяти лет мужик рабом был на этом красавце, Кавказе.
И мне, сказал дед, снится часто этот Кавказ, и не в белых тапочках, – в белых шапочках. Снеговых. Я даже этюд нашёл, тогда писал акварелью, теперь в рамке висит, дома. Люблю его величавую красоту. А наш, дурачёк, ещё и с детьми. Нет. Никак не унималась бабка.