– Равви, а что делать с этими кувшинами? – воскликнула Мария, указывая на сосуды.
– Благовония не нужны, Мария, я восхожу к Отцу Моему и к Богу Моему. И вино из чаши Илии вам также больше не пригодится. Иоанн Креститель пришел в духе и силе пророка Илии, чтобы подготовить путь для Меня.
Смешай вино с благовониями, и с Моего благословения отныне это будет эликсир бессмертия, чтобы хранить сердца человеческие до новых времен. Каждый год в день моего воскресения добавляйте в него вино из вяленого винограда в равной части, чтобы эликсир был неисчерпаем, пока не явится знамение Сына Человеческого на небе, грядущего на облаках с силой и славой великой.
– А чьи сердца мы должны хранить, Равви? Для кого эликсир? – удивленно спросила Мария.
– Говорил уже: отдавайте кесарево кесарю, а Божие – Богу[2], – ответил Иисус и стал для нее невидим".
Запись закончилась. Жюли сидела неподвижно, задумчиво глядя перед собой.
– Это значит… что сердце – это не просто символ, – прошептала она. – Это что-то, что должно быть защищено. Что-то важное, что следует беречь, пока не настанет время для истины. – Она вдруг улыбнулась, вздохнула и, взглянув на Жана, сказала с неожиданной легкостью: – Думаю, пора переключиться. Я в джакузи, – она взъерошила волосы и добавила с улыбкой: – Будь любезен, закажи завтрак. Только не сразу – минут через тридцать.
* * *
Жан, воспользовавшись паузой, решил прогуляться вдоль океана. Высокий и стройный, чуть за сорок, он выглядел моложе своих лет – лёгкая пружинистая походка и спортивное телосложение выдавали человека, привыкшего держать себя в форме. Его лицо, загорелое и спокойное, казалось высеченным из камня: скулы чёткие, подбородок уверенный, а взгляд – тот, который привык видеть мир через призму анализа и контроля. Тонкие морщинки в уголках глаз намекали не столько на возраст, сколько на прожитый опыт – тот, который учит ценить паузы между бурями.
Босые ноги оставляли едва заметные следы на песке, тут же смываемые ленивыми утренними волнами. Рубашка с закатанными рукавами и светлые брюки делали его образ почти небрежным, но в этой небрежности ощущалась скрытая аккуратность. Всё в нём – от прямой осанки до уверенного ритма шагов – говорило о внутренней собранности, даже здесь, среди величия природы.
Но едва он вдохнул солоноватый утренний воздух, как телефон в кармане ожил. Резкий звук порвал тишину, словно напоминая, что мир, от которого он пытался отдохнуть, так просто его не отпустит.