Взгляд некоторое время машинально и бездумно следовал за
каким-то сутулым черноволосым мужиком, который медленно вошёл во
двор и так же медленно, будто очень бережно неся себя, прошагал
мимо её окна. Проморгавшись, Анюта подумала, что этот мужик
странный: он, загорелый дочерна, небритый и страшно усталый, в
странной рубахе, больше похожей на жёсткую, давно не стиранную
гимнастёрку ржавого цвета, выглядит так, словно… вышел из дикого
леса – причём его перед тем поломал медведь! Сама себе удивилась:
что за образы? Почему именно такие сравнения? И, раздумывая над
этими странностями, не замечала, как идёт в прихожую, включает свет
и распахивает дверь перед тем самым мужиком.
- Здорова вам, хозяева, - тихо выдохнул мужик, поддерживая
сползающий с плеча небольшой, но по виду очень тяжёлый
вещмешок.
Анюта растерялась до привычного: «Здрасьте!»
Мужик устало посмотрел на неё. А потом будто потух, будто понял,
что ему здесь помощи не найти… Сгорбившись, повернулся на выход из
подъезда. И в полутьме Анюта вдруг увидела: он шёл сюда из
последних сил, ведь вокруг него витает и впрямь что-то чудовищно
страшное, что его изломало совсем недавно, а ещё – кроме деда
Николая, некому подсобить пришедшему за помощью леснику-охотнику. И
только на прадеда-колдуна он надеялся, а прадеда нет, и есть только
какая-то глупая молодая баба…
- Гурьян! – жёстко сказала Анюта, когда перед глазами
заколыхалась страница одной из дневниковых тетрадей. – Далёко ли
направился? Идём-ка со мной.
Он сначала не поверил. Да только идти ему некуда больше.
Медпункту своему деревенскому не верил. Не помогли там раз, другой
– чего ж туда идти в третий?.. А эта квартира давно известна. И он,
помявшись, послушно пошёл в дом, изменившийся для него, но всё же
пропахший привычными ему травами. И, немного смущаясь, разделся,
когда она велела ему лечь животом на стоящий в общей комнате старый
диван без спинки, подстелив старенькое одеяло.
Никогда не думала, что её первый день, когда она поймёт всё о
себе досконально, окажется таким трудным и тяжёлым. Сначала
смущалась и она – касаться ладонями измученного мужского тела,
перекорёженного когтями и перемятого звериными лапами. Но чем
дальше она разминала его, добавляя на ладони мёд и звериные жиры из
старых запасов прадеда, перетопленные им когда-то с травами,
поначалу осторожно обходя взбухшие шрамы и треснувшие, плохо
зажившие рёбра, тем больше… вспоминала. Голос оказался прав. Всё,
что она выучила за время чуть менее двух месяцев, шло в ход – в
течение нескольких часов.