Если наложить на этот фрагментарный событийный перечень сетку реальных исторических координат («присоединение» Гитлером Австрии в 1938 году, обучение в нацистской школе, война, запомнившаяся мальчику прежде всего бомбежками Зальцбурга, не слишком благополучный и сытый послевоенный быт), картина и впрямь получается не слишком радостная.
Главное, однако, не в этих внешних приметах бедности, неустроенности, полусиротства. Главное – в ощущении болезненного разлада между собственным взглядом на мир – и тем, как видят этот мир окружающие, норовя отгородиться от реальности самообманом, иллюзией, шорами религии и идеологии. Не забудем, будущий писатель рос при фашистском режиме, который был не только привнесен в Австрию извне, но и вызревал на своих внутренних соках; совершенно очевидно, что Бернхард очень болезненно воспринимал характерную для предвоенной Австрии атмосферу бездумного единомыслия, атмосферу, в которой традиционные (и часто сугубо формально, ханжески исповедуемые) принципы католической морали очень прихотливо и прочно переплелись с азами национал-социализма. Собственно, если выводить из автобиографической эпопеи Бернхарда какой-то идейный итог, то это прежде всего, безусловно, познание окружающей социальной жизни как некоей псевдореальности, видимости или, проще говоря, лжи, скрывающей от человека жизнь подлинную. Опыт этого медленно вызревавшего познания Бернхард считал безусловно трагическим: вот почему лейтмотивом едва ли не всех автобиографических повестей проходит мысль о самоубийстве, вот почему доминирующий тон повествования – мрачный, горестный, беспросветный, зачастую и вовсе апокалиптический. Невозможно отделаться от ощущения некоего болезненного зазора между изображением и изображаемым, будто между повествователем и остальным миром незримая, но и непреодолимая, непрошибаемая стена.
У каждого человека свой путь, и каждый путь правильный. На свете сейчас, по-моему, пять миллиардов человек и, значит, пять миллиардов правильных путей. Несчастье людей, однако, в том, что каждый своим собственным путем идти не хочет, а всегда норовит пойти чьим-то другим. Люди стремятся стать не собой, а кем-то другим. Каждый человек – незаурядная личность, неважно, рисует он, пишет или улицу метет. Но люди всегда хотят чего-то другого. Это и есть главная наша беда на девяносто восемь процентов, если не на все девяносто девять (S. 67).