Праджня уступила место ученику-актеру и с трепетом пошла узнавать скрытую комнатку, давно занимавшую ее воображение. Готовить ей действительно не пришлось. Без неё исполнилась церемония первого угля. Оставались сложнейшие движения и действия при подаче блюд. Ей пришлось подавать под руководством Кусоноки Иккю бульон с жареным рисом, подогретую рисовую водку, сырую рыбу и квашеные бобы, салат и даже сладости. Непосредственно чашки и чай оказались столь далеки от своего появления, что наставник велел ей отдохнуть и помыть посуду. Мытье посуды стало настоящим отдохновением, ибо тут он дал ей волю мыть и выть и просто мыть без малейших указаний. Наконец дорогие гости должны были отдохнуть, прогуливаясь по саду, а Праджня превратилась в такую служанку, какой не была в монастыре. Она открывала окна, вытряхала, подметала, сворачивала, убирала…
Вечером Котаро официально провожал ее в богатый дом, купленный, как выяснилось, на имя Кусуноки Иккю. Горные цветы были высажены во внутреннем садике ее дома, куда она попросила ее проводить. Котаро позволил ей опереться на свою руку и, подводя итог дня, довел ее до сооружения из камней. В кучку камней оказалось вставлено маленькое, привезенное из России деревянное распятие.
– Сегодня мне хочется зажечь свечу о матушке Екатерине! – сказала Прасковья.
Котаро вытащил из рукава кимоно тоненькую ароматную свечку.
– Зажги и вторую – о своей матушке – самозабвенно! – озадачил он.
Глава третья. Мидори из квартала Гион
Зимние недели текли с особым ароматом. Облачаясь с помощью терпеливой служанки из внешней росистой земли в два утепленных кимоно, она училась их носить и ходить в гэта. Ей удобно было слегка наклоняться вперед при требующем проворства движении. Более полюбились ей деревянный башмаки, а в нижнее белье она зарывалась подобно шелковичному червю, дарящему себе еще прокладочку в виде шелка-сырца – между тканью и подкладкой кимоно. Назвавший Праджню своей невестой подарил ей зонт от непогоды.
Снег выпал. Он лежал на темно-зеленой листве камфорных деревьев, на слегка помятой хурме голых веток, далеких от уродства совершенного, на треугольничках-лапках гинко, обязательно – на загнутых вверх крышах храмов и горах, – а последнее элементарно составляло главное обрамление Кёото. Крыши храмов и горы были вездесущим напоминанием о необходимости просветления. Напоминание само уже являлось началом, и концом, и серединой всего, что заставило бы позабыть о «необходимости» – просто жить. Но однажды в иероглифе токонома Чайного домика появилось предупреждение древнего Васубандху. Праджня узнала о смысле, ведь русские гости изволили обсудить его вместе с мастером чайной церемонии: если хотя бы два элемента бытия останутся неизученными, круговорот особенных явлений принесет страдание. Праджне стало грустно. Страдание началось для нее с этих самых слов. Отныне любое ее мгновение сгущало гнет непознанных элементов бытия – огромного количества зеленых гусениц и бабочек, умирающих зимой от невозможности ничего познать. А надо ли стремиться? – задумывалась она и возвращалась к трупикам насекомых и упавшим замертво птицам…