Теперь можно будет попробовать её по-настоящему.
Желать
Все мы время от времени желаем сгорать: ломаться, взрываться ненавистью, погружаться в грязь, провоцировать коллапс, более интересный, чем тот, к которому мы обычно привыкли. Творцы же больше всех падки на мёртвую плоть своих воспоминаний, более других наслаждаются падением в массу грузных переживаний, пуще мёртвых любуются самоуничижением и разрушением личности. А всё для чего? Чтобы не записать свои мысли, а просто пережить больше. Конструктор драмы позволяет открыть для себя двери в возвышенное, раствориться в истине, написать о неизвестному никому, кроме них самих. Но чего еще желать для соответствия с собой – жизни вне существования или огня в наслаждении? Выбирать вынуждены только не открывшие своего знания, остальные же забирают всё.
Желания бесконечны. Как правило, они устремлены в будущее, порой повёрнуты в прошлое, но чаще всего просто чувственны. Они движутся навстречу небу, но поручают приземлённому их вести. Ах если бы язык желаний был сосуществуем вместе с собой – мы бы смогли высказать больше, чем чувствуем. Тогда валуны мыслей, падающие на осознания, не встретили бы сопротивления воли и не порождали презренный коллапс, напротив, вели бы к последовательному росту. Это и есть то, что движет вперёд? Падение звёзд видят всё, но загадывают лишь свои желания. Есть ли это зависть от освобождения воли или угнетённое состояние, режущее собственные переживания? Не стоит пытаться чувствовать больше, чем нужно, порой возможно остановиться на мыслях о настоящем. Нож у горла только и делает, что увеличивает шанс загадать бессвязное. Прямо как эти слова, что тонут в предложении не законченном, гнусно затягивающем, утаскивающем в непривычные ударения и запятые, в пучину, не ясную никому, кто не читает вслух собственные проповеди.
Проповеди желанны, но в желаниях ли они для хотя бы одной постели? А что послед? Выброшен позже совокупления, грохочет под стоны проповедников. Слишком требовательному, чересчур пресвитерианскому, недостаточно обострённому, ему не хватает дерзости напасть на выводок осознанных, но хранящих раздражение. Он подобен звезде огня, столь же необъятной, как жизнь, как тяга к перевернувшим направление из отсутствия в понятие, он есть специя проповеди. И если не обличает грех, то обвиняет массу в нахождении внутри собственных границ – естественных, не кажущихся важным до попадания в неосознанный взгляд направленного. Недостаточно залить раскалённую массу в лёгкие, требуется ещё и объяснить своё поведение. Всё от чего? От подобной желанию жестокости, тоже требующей объяснения. Но даже садист интересуется своей страстью.