А через полтора часа, сдав пьяную скотину в отдел, он уже был на другой заявке – стоя на парковке перед торговым центром, слушал раскормленную, одетую в норковую шубу женщину, возмущённо рассказывавшую, как она с подругой приехала пропустить в местном баре по фужерчику «Мартини», как за «Мартини» последовало знакомство с симпатичными парнями с Кавказа, состоятельными и щедрыми, нашей швали не чета, как Юльку, уже слегка перебравшую, взялся отвести домой обаятельный джигит, сверкавший золотом и скрипевший кожей, как она сама захотела показать Арсену коллекцию купальников у себя дома, да вот беда —её симпапулечки немецкой, Смарточки, другом близким подаренной, на месте не оказалось. Арсен куда‑то незаметно смылся, а она, вызвав полицию, ждала их битый час, а они всё не ехали, а приехали – так стоят с каменными рожами и ничего не делают, даже не посочувствуют. Она говорила и говорила, а у него перед глазами стояло лицо ТОЙ, с вмятиной вместо щеки и беспредельным отчаянием в опухших от побоев глазах…
Ответить на претензии грубостью тогда ему помешал шок, от которого он ещё не до конца отошёл после общаги. Позже он научился прятать свои эмоции за маской безразличия и брутальности. Многие его коллеги постепенно эмоционально выгорали, насилие, с которым они сталкивались на службе, становилось для них нормой. Наверное, если бы настало время, когда все преступления совершались бы без телесного контакта преступника и жертвы, они были бы разочарованы. Но не из‑за того, что служба в милиции, а потом в полиции сделала из них упоротых садистов, обожающих переломанные кости и расчленёнку. Просто исчезло бы подтверждение того, что этот мир плох и его не исправить. Это сломало бы сложившуюся у них в головах картину, и тогда поневоле пришлось бы задуматься: а может быть что‑то не так с ними, а не с миром? Это был опасный вопрос. Двое коллег Малыгина, пытавшихся его разрешить, застрелились из табельного оружия прямо в служебных кабинетах.
Лучшим и самым доступным лекарством от подобных грустных мыслей всегда считалась водка. В первые несколько лет его службы пятничные пьянки, ставшие в отделе милиции, где он начинал свою карьеру, доброй традицией, едва не привели его к алкоголизму. С семьёй не клеилось. Женщины у него были, и не один десяток. Спорт после армии он не бросил, занимался и бегом, и самбо. После сломанного в драке с наркоманами носа, внешность его стала ещё более брутальной. На некоторых женщин действовало так, что хоть за руку бери и веди к себе домой. Чем он и занимался в своё удовольствие. Но женщины, без сопротивления отдававшиеся на первом свидании, его не устраивали. Распутниц он не любил. Робкие же, покорённые его уверенностью и силой, наутро смотрели на него с таким видом, будто нашли себе отца, который возьмёт на себя ответственность за них и будет водить за ручку и опекать до конца жизни. Эти были ещё отвратительнее распутных. Те хотя бы были честнее. Плотское наслаждение и вычищенные карманы хахаля – вот что их интересовало. Когда у любовника прекращал стоять на них член или заканчивались деньги, они оставляли его в покое и начинали искать другого. Желавшие оказаться за ним как за каменной стеной хотели взять его в рабство, заставить работать на себя не один–два года, а как минимум десять. А то и пожизненно. Он спал с ними, пока не надоедали, а потом спроваживал прочь. Расставания с такими напоминали попытки отодрать с пальцев некачественную жвачку, они цеплялись как могли и оставляли после себя противную грязь. Одна дошла даже до того, что явилась в отдел и просидела несколько часов у дежурной части, надеясь дождаться его и устроить прилюдный скандал. Тогда в здании на оперативном мероприятии находились двое «штатных» понятых – студентов из технического ВУЗа, которые за скромную оплату из агентурного фонда прогуливали лекции и подписывали всё, что им давали, облегчая работу милиционеров. Пришлось попросить о помощи коллегу, тот, давясь от смеха, согласился. Со студентами они спустились к дежурке, и стоило бывшей пассии завопить, он молча развернулся и ушёл, а коллега моментально «принял» скандалистку и препроводил её в камеру. Через восемь часов, когда Малыгин решил, что хватит, женщину отпустили, на прощание выписав ей административный штраф на три тысячи рублей (по максимуму на то время) за нарушение общественного порядка с отягощающими обстоятельствами. К счастью, эта была самая неадекватная. Остальные ограничивались звонками на трубку, на которые он не отвечал.