Термин “троглодиты”, или “троги”, нес много смысловых оттенков. Изначально он возник как оскорбительное наименование всех противников технологического прогресса, но затем стал использоваться этими противниками в качестве гордого самоназвания, а вскоре его уже употребляли все стороны как обозначение любых способов противодействия современным достижениям. В Приморской Хижине не было ни одного умного гаджета, никакие бытовые приборы тут не были подключены к интернету. В Сеть обитатели домика выходили через спутниковое подключение, соблюдая маниакальную осторожность и тщательно следя за безопасностью и анонимностью. Такой образ жизни встречался все реже и обходился все дороже. Страховые тарифы для “пещер” постоянно росли, а борьба за их полный запрет и уничтожение велась уже второе десятилетие. Перечисляя длинные списки рисков, лоббисты “Вместе” добились того, что в этих домах запретили растить детей, и рассчитывали, что скоро в закон будет включен полный запрет на проживание в “пещерах”. Соседи трогов, уж точно большинство, относились к ним с подозрением, что активно поощрялось. Компания купила несколько приложений, через которые соседи могли делиться друг с другом и с общественностью слухами и страхами, и алгоритмы этих приложений автоматически поднимали рейтинг сообщений, которые касались “неподключенных” троглодитских обиталищ. Однако во многих больших городах подобные кварталы все еще держались, в том же Сан-Франциско существовал так и называвшийся Пещерный Городок, или Трог-Таун, а “Вместе” прилагала массу усилий, чтобы люди воспринимали Трог-Таун как логово разврата и криминала с плохой канализацией.
Дилейни и Уэс вышли на 41-ю авеню, уводящую к побережью. Ураган отчаянно тянул поводок.
– Не знаю, о чем я только думала, – проговорила Дилейни. – Я не шпионка. Меня этому не учили.
– Не учили? – переспросил Уэс. – А кто и чему тебя должен был учить?
Уэс был редким, но не уникальным представителем породы техно-трогов – талантливый программист, живущий вне системы. В результате намеренной социальной изоляции его взгляды на жизнь во многом остались взглядами прекраснодушного подростка: он твердо знал, что такое хорошо и что такое плохо, и считал бунт благородным по определению. Дилейни только через семь месяцев доверилась ему настолько, чтобы поделиться своими планами, но он моментально все понял и начал активно ее поддерживать.