Ее сознание и восприятие мира вернулось к ней только тогда, когда полностью закончилось всякое движение, и машина замерла в абсолютной неподвижности. Первой мыслью было осознание себя. «Мыслю – значит, существую»,– пронеслось где-то на периферии сознания,– « а если существую, то Андрюшка еще не сирота». Как-то незаметно вернулось цветоощущение и, наконец, она сумела сориентироваться в пространстве. Машина лежала на правом боку, какой-то своей частью уйдя, впечатавшись, врезавшись в мягкий топкий край речки. Под Адой зашевелились, и она поняла, что должна быстро выбраться из их узилища, чтобы, по крайней мере, не мешать другим сделать то же самое. В общем, к ней быстро вернулась способность анализировать ситуацию и быстро принимать решения. Поскольку заднего стекла не было в помине, как будто и никогда оно здесь не стояло, Ада, изловчившись, подтянувшись на руках, неловко выползла прямо в жирную грязь берега. Оступаясь и спотыкаясь, добралась до ближайшего, покрытого жесткой травой пригорка и уселась там, подтянув ноги к подбородку, опираясь на них, потому что голова стала тяжелой и не держалась на шее. Впрочем, все ее тело стало тяжелым, и ее уже начинало трясти от запоздало накатившего ужаса. Когда они падали, ни страха, ни ужаса не было, потому как опасность ситуации не осознавалась, отчетливое понимание произошедшего пришло только теперь, а с ним и ощущение животного страха и невозможность отрефлексировать рационально понятую мысль о том, что уже мог бы быть совершен переход из жизни в смерть.
Несчастная машина лежала на боку, являя собой нелепую картину, выставив грязное брюхо с жалко торчащими колесами, совершенно как пьяная вдрызг баба, завалившаяся вверх ногами в придорожные кусты с бесстыдно задранной юбкой. «И где только мы там все поместились»?– как-то отстраненно подумала Ада, отрешенно наблюдая, как из заднего окна по очереди лезут ее спутники и подходят к ней. Сергей, ошеломленный и еще не оправившийся от первого потрясения, все спрашивал: «Все живы?», потом суетливо достал сигареты, раздал всем, не спрашивая, курят ли, хотят ли, и все послушно взяли и послушно прикурили от его зажигалки. Некоторое время просто молча затягивались, потом Владимир Вацлавович спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:
–