– Владимир Вацлавович! Пожалуйста, простите меня за бестактность! Я вовсе не хотела ничего такого сказать, чтобы вас как-то обидеть. Мне даже в голову не приходило, что меня можно рассматривать именно как даму, которую необходимо ублажать. Мы же с вами коллеги в форс-мажоре! Поэтому мы в одинаковом положении.
– Вот уж нет. С мужиков всегда спрос больше, поэтому мы должны нести за вас ответственность. И потом мне ужасно приятно о вас заботиться…– он в нерешительности замолчал, после, поколебавшись, закончил – может быть, вы согласитесь сходить куда-нибудь со мной, мы отметим наше чудесное спасение?
Ада растерялась. Это уже было приглашение по всем правилам, и ерничать было неуместно. Не согласиться – как-то неудобно, согласиться – невозможно. Зачем это ей? И вдруг она отчетливо поняла, что, в общем, ничего против-то не имеет, и ей даже хотелось бы пообщаться с ним. «А вот этого не надо»,– совсем уж в смятенье подумала она и очень уклончиво ответила:
– Ну, может быть…
Он поспешал придать этой неопределенности практическую направленность:
– Тогда я вам позвоню, телефон я знаю.
«Господи, как все одинаково у них! – подумала Ада, но вслух не сказала ничего. Она, в общем, не замерзла, но ей все еще было как-то зябко и неуютно, хотя взвинченное нервное состояние действительно ушло. Ее приятно начало клонить ко сну, непривычное состояние легкого опьянения окрашивало действительность в беззаботные тона. Она не обращала внимания на недоуменные взгляды, которые сопровождали их, ее ничто не беспокоило больше и это было восхитительным, как выздоровление после длительной тяжкой болезни.
В автобусе их места оказались на самом последнем ряду, но Аде было все равно: она не замечала почти ничего, мужественно борясь со сном. В мерно качавшемся теплом чреве автобуса это было сделать совсем не просто. Владимир Вацлавович, некоторое время наблюдавший за ее бесплодными попытками примоститься как-то поудобнее, предложил свою помощь:
– Ада Андреевна, пожалуйста, кладите голову мне на плечо, будет удобнее, ну что вы мучаетесь.
Ада не стала ничего говорить, ни благодарить, ни отказываться – у нее не осталось на это сил. Она почти уронила тяжелую, непосильно тяжелую для нее голову, ему даже не на плечо, а куда-то на руку и погрузилась в блаженный сон, как в теплую пенную ванну.