– А он?
– А он: что ты, говорит, дядька Михей, болтаешь? С какой такой девкой? Да есть, отвечаю, тут одна, Манькой звать. Сказывает, будто вы ей предложение делать изволили. А князь удивленно так посмотрел на меня. Сдурел, говорит, ты, Михей, что ли? Какое еще предложение? А потом как схватится за голову да запричитает: «Дурак, ой дурак». Умылся, оделся, причесался. Где, говорит, невеста моя, веди к ней.
– О боги! – простонал Бран.
– Привел я его, значит, сюда. А Манька как подскочит да давай к нему ластиться. Только он ее от себя отодвинул и говорит: прости меня, девица – это Манька-то девица?! – но обознался я. Очень, говорит, ты мне Талю мою напомнила, которую я люблю без памяти. Забудь все, что я сегодня ночью сказал, это, говорит, я через тебя с ней, с Талей моей, говорил. Не держи на меня зла, говорит, да прими это за усчерб. И кошель ей протягивает. Вот какой такой с нее усчерб, скажи мне, лорд Бран? Какой с нее усчерб, если она под любого мужика забесплатно ляжет? Со всеми солдатами перебывала. Я ж ее не первый день в замке видел.
– Ну а дальше-то что было?
– Да ничего. Манька не дура, быстро смекнула, что княгиней ей не стать, сцапала кошель да была такова. Я князю-то говорю: больно много денег дали. А он отвечает: деньги, мол, пыль, главное, человека через них не погубить. Или как-то по-другому сказал. Уж больно мудрено вышло, я не запомнил. А Таля моя, говорит, от денег отказалась. Она от всего отказалась: от богатств моих, говорит, от положения. Потому что любила меня. А я дураком был. Зато теперь, говорит, поумнел, да уж поздно.
– М-да… Дела… А ты молодец, дядя Михей. Неужели помешал бы Дару жениться?
– А как же! Связали бы да заперли. Дождались вас или старого князя, а вы, глядишь, и угомонили бы брата. Где ж это видано, чтобы князь на крестьянке женился?
– А если любовь?
– Так то другое дело! Да только какая с Маньки-то любовь?
– А в остальном как?
– Да что в остальном-то? Живем помаленьку… – протянул Михей. – Забрал бы ты, княжич, брата домой, да и меня вместе с ним. Боюсь, как бы он руки на себя не наложил. Третий месяц, считай, пьет и шатается по дому как неприкаянный.
В кухне появился Дар. Всклокоченный, неопрятно обросший кустистой бородой, с опухшим лицом и красными заплывшими глазами. Он стоял босой, кутаясь в потрепанную портьеру. Вид его вызывал отвращение и жалость одновременно. Он исподлобья оглядел челядь, кивнул брату и плюхнулся на свободный стул. Кухарка без разговоров поставила перед ним кружку рассола и щи.