И снова в целом мире померк свет, и не существовало ничего в нём, кроме того голоса. И той, кто говорил. Она, как и я, пряталась под вуалью. Я слышал и ощущал её дыхание, как мимолётное дуновение в опустелой тиши.
– Кто ты? – спрашивал я, и снова как дурак вертел головой.
– Я хранительница дверей. Этой двери, если быть точной. Скажу прямо, я уже не надеялась дождаться тебя.
– Меня?.. Ты ждала меня?
– Того, кто пройдёт через дверь. Ты прошёл. Выходит, я ждала тебя.
– Почему снова темь и я ничего не вижу?
– Свет позади тебя. Он мешает. Ты постоянно обращаешься к нему, смотришь назад, в прошлое. Палача и тех двоих оставь и забудь, не оглядывайся. Только тогда тебе откроется мир теней.
Я перестал озираться и начал смотреть прямо. Не стремясь постичь взором беспросветную тьму впереди, я проникал взглядом на расстояние между собой и тем местом, где заканчивалось осязаемое присутствие, близко-близко, где дыхание ветра теснилось в серебристую рябь. И рябь облекалась в грани: поначалу сродни миражу, они то отчётливо возникали в поле зрения, то пропадали, рассеиваясь в серой дымке, и я усилием воли возвращал их вновь; тогда они соединялись в форму, что мало-помалу обретала устойчивость, и я уже мог различить в ней силуэт.
Так я впервые увидел хранительницу дверей, колдунью, ставшую мне проводником по миру, спрятанному под покровом новой Пангеи победившего света.
Колдунья звалась Ингрит. Её рыжие кудри выбивались из-под красной вязаной шапочки, под рваной чёлкой – острые лучи смешливых глаз, необыкновенных, говорящих: о знании, сокровенном, но невысказанном, о времени – прожитом, но не исчерпанном.
Невозможно было угадать её возраст, да и зачем? Что примечательно, я сразу проникся к ней симпатией и доверием, по большей части оттого, что она не выглядела красивой. Не подумайте, она отнюдь не была дурна. Говоря о красоте, я имею в виду ту ангельскую безупречность черт, что являли собой мои братья и сёстры, низвергнутые с небес дети Вечной Весны, беспамятные куклы умертвиев. Вот уж никогда не думал, что буду чураться красоты! Однако именно так я и мыслил, отвергая всё правильное и безукоризненное, всё то, что олицетворяет свет, более не доверяя ему.
Что бы ни двигало мной, находиться рядом с Ингрит, чьи глаза лучились настоящей, не краденой жизнью, отражая всё её несовершенство и истории (возможно, разные, а не только те, о которых говорят), было легко и спокойно.