– Всё будет хорошо, друг, – прошептал он, больше себе, чем кому-либо.
Затем он потянулся к ящику, стоящему рядом, и извлёк оттуда небольшой ингалятор с блестящей металлической поверхностью. Прыснув спреем у носа Кении, он замер в напряжённом ожидании.
Через несколько секунд тело Кении дрогнуло, затем он закашлялся и с трудом открыл глаза. Мужчина обрадованно улыбнулся, но его улыбка выглядела вымученной, как будто он сам вот-вот потеряет сознание.
– Вот так, вот так, – сказал он, успокаивающим тоном, проводя рукой над лбом Кении. – Ты в порядке, всё хорошо.
Генрих наблюдал за этим молча, чувствуя, как его растерянность только усиливается. Всё это выглядело неправильно: их страхи, их действия, их слова. Но что-то в их поведении заставило его почувствовать вину, будто он стал случайным свидетелем чужой боли, о которой не стоило знать.
– Я могу вам чем-то помочь? – спросил Генрих, стараясь, чтобы голос звучал искренне. Он чувствовал, как его вина за вторжение в чужую жизнь становится почти осязаемой.
Мужчина, усадивший Кенни на кровать, остановился и внимательно посмотрел на него. В этом взгляде было всё сразу: сомнение, будто он пытался понять, можно ли доверять Генриху; упрёк, словно парень уже успел нанести им непоправимый ущерб; и скрытая тревога, что отпускать его – это как отпустить ящик Пандоры.
– Уже помог, – произнёс мужчина после долгой паузы, и в его голосе прозвучала холодная отчуждённость, смешанная с раздражением. – Достаточно будет, если про нас никто не узнает. О себе мы, как-нибудь, сами позаботимся.
Его слова прозвучали как приказ, а не просьба. Генрих почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он кивнул, но не смог отвести взгляд от мужчины, который, похоже, обдумывал каждое своё движение и слово.
– Хорошо, – наконец произнёс Генрих, сглотнув. – Я ничего не скажу.
Мужчина ещё мгновение смотрел на него, будто взвешивая, стоит ли верить его обещанию. Затем он кивнул, но напряжение в его позе не исчезло.
– Вот и славно, – бросил он, возвращаясь к Кенни, который всё ещё выглядел слабым, но постепенно приходил в себя.
Генрих стоял, не зная, что делать дальше. Он чувствовал, что его присутствие здесь было нежелательным, но уходить сейчас казалось не менее неправильным. В воздухе между ними повисла гнетущая тишина, которую никто не спешил нарушить.