Вопрос этот был совершенно неожидан для меня. Я растерялась…
– Не знаю, право…
Лицо отца несколько нахмурилось.
– Очень жаль, – ответил он, – а я думал, что можешь.
– Ты слишком многого требуешь от меня. Вот подожди, со временем, когда будет опыт, – сыграю.
– Вот в том-то и беда, что Орлеанскую деву играют в пятьдесят лет, а ей восемнадцать. Опыт – это, конечно, неплохо, но не в этом дело, прежде всего надо иметь талант, тогда и в восемнадцать лет сыграешь не хуже, чем в пятьдесят. Вот меня спросил мой первый антрепренер – Семенов-Самарский, – могу ли я в одну ночь приготовить роль Стольника в опере «Галька», и я сказал, что могу, и спел, как говорили, недурно, а было мне тогда восемнадцать лет. Ну, а работать, конечно, нужно всегда.
Он помолчал.
Возразить мне было нечего – отец был прав.
– Ладно… Пойду погляжу, как малыши спят. – И он пошел в детскую к младшим братьям и сестре.
Мы с сестрой Лидой вскочили с кроватей и побежали за ним.
В детской было тихо, горел ночник.
Отец подошел к кровати брата Бориса, ему было двенадцать лет. Это был любимец отца, очень способный к рисованию мальчик. Способность эта отцу нравилась, и он мечтал, чтоб Борис стал художником, что впоследствии и осуществилось.
Шаги отца разбудили детей, они хором закричали:
– Папа!.. – и тут же стали просить его рассказать сказку про «Мишку на деревянной ноге».
– Ну, что ж, сказку я вам, пожалуй, расскажу, только вперед хочу спросить Борьку, может ли он нарисовать мой портрет, да так, чтоб я был похож. Ну, можешь? – обратился он к сыну.
– Не знаю, – нерешительно протянул он.
– Вот в том-то и беда, что вы ни черта не знаете, – вдруг вспылил отец. – Надо знать!
Он нервно прошелся по комнате. Мы все притихли и замолчали. Заметив наше смущение, отец вдруг улыбнулся.
– Ну ладно, нечего нос вешать. Слушайте лучше сказку.
Он начал рассказывать старинную народную сказку о том, как охотники поймали в капкан Мишку. <…>
На шум и возню, поднявшуюся в детской, пришла снизу мать.
– Что у вас тут происходит, в чем дело? – Но, увидев отца, воскликнула:
– Фёдор, что это, ведь детям надо спать, да и ты устал…
– А ведь мать права, – ответил отец. – Айда все по кроватям!
На минуту мать зажгла свет, и вдруг отцу попался на глаза стоявший у нас в детской бюст Пушкина:
– А вот Пушкина я с собой возьму, пусть будет у меня в комнате. Вот мне уж и не будет скучно, – и, спев нам по-итальянски из «Севильского цирюльника»: «Доброй ночи вам желаю, доброй ночи, доброй ночи»… – он бережно понес бюст к себе в комнату.