GRANMA – вся ПРАВДА о Фиделе Кастро и его команде - страница 42

Получив политическое убежище в посольстве Гватемалы и возможность выехать в эту страну, Ньико покинул Кубу. Власти Гватемалы во главе с Хакобо Арбенсом, под чьим руководством там в 1944 году была совершена революция, протянули руку братской помощи посланцу с Кубы, гарантировав его неприкосновенность.

Революционная Гватемала для молодых кубинских повстанцев становилась все более привлекательной и манила своей стойкостью перед лицом угроз со стороны США. Впрочем, у симпатии кубинцев к этой стране были и другие, более давние корни. Она была как бы выпестована их духовным и идейным лидером – Хосе Марти. В свое время этот выдающийся революционный демократ, изгнанный из своей страны властями Испании, нашел здесь не только приют, но и почитание. Примечательно, что не к кому-нибудь из своей свиты, а именно к Хосе Марти обратился тогдашний президент-реформатор Гватемалы Хусто Руфино Барриос с просьбой дать официальный отзыв на проект нового Гражданского кодекса. Он же предоставил Марти место профессора философии, истории и литературы в ведущем университете страны. Почтение и любовь были взаимными. Не случайно в память о Марти гватемальцы установили его бронзовый бюст в одном из самых красивых и многолюдных уголков столицы.

Символ этой страны – птица кетцаль – вызывал у Марти-поэта трепет ничуть не меньший, чем у самих гватемальских индейцев, из поколения в поколение передававших легенду о Кетцалькоатле, боге тольтеков, научившем индейцев земледелию, ремеслам и обработке металлов. Легенда о гордой птице пленила Марти, и он воспел ее свободолюбие, создав магически яркий, запоминающийся образ. «Кетцаль, – писал он, – гватемальская красавица-птица, чьи длинные перья сверкают зеленью, умирает от горя, если ее поймают или повредят ей хотя бы одно перо в хвосте. Она переливается на свету, как головка колибри, подобно самоцвету или играющей гранями драгоценности, составленной из топазов, опалов и аметистов». Причем писалось это в публицистическом очерке в преддверии Вашингтонского конгресса 1889 года, когда великий кубинец направил острие своего пера на защиту «нашей Америки» – так он называл Латинскую Америку – перед лицом агрессии США.

Веселому, юному (ему едва минуло двадцать лет), жизнерадостному Ньико нетрудно было найти здесь друзей. Худой, долговязый – рост под два метра (друзья его ласково называли «семиэтажный») – он был приметен и уже своим необычным видом располагал людей к общению. К нему и здесь, как, бывало, на Кубе, часто обращались со словом «флако», что значит «худой». Он сам уже не знал, как это прозвище закрепилось за ним, но помнил, что так называла его и родная мать, Консепсьон, по ласке которой он часто тосковал. Даже слово это ею произносилось с уменьшительно-ласковой, нежной интонацией: «флякито».