– Я оптимист, Мельба! И встреча с тобой, твой приезд только укрепляют мой оптимизм, – неожиданно проговорил он, словно разгадав ее намерения. – Рассказывай, что Куба, как Куба? Мне надо знать все.
Однако вести, с которыми приехала сюда Мельба, не несли радости. Особенно если речь шла о том, чтобы обрадовать бойца, не прекращавшего своих сражений и схваток даже за невидимой линией фронта. Тем более Ньико, который не видел отдачи от своих напряженных усилий, осознавал свое бессилие быть по-настоящему полезным Кубе, Движению, Фиделю, своим соратникам, томящимся в тюрьме. Уж очень вяло и мало занимается общество освобождением монкадистов. От случая к случаю. Нет организованной силы, которая последовательно и настойчиво добивалась бы их амнистии. А уже наступил 1955 год.
И все же! Мельба достала из сумки письмо. Было оно от Фиделя. Уже сам этот факт не мог не обрадовать Ньико. Его дружба с Фиделем несла в себе особый оттенок. Она заметила это еще тогда, когда перед штурмом Монкады они вдвоем явились к ней в дом на Ховельяр, 107. Мало сказать, что они были неразлучны. Каждый из них был восхищен другим, гордился сердечной, искренней дружбой, основанной на близости взглядов, хотя и заметна была несхожесть характеров.
– Вот! Я думаю, это тебе придется по душе! – произнесла Мельба и не протянула, а стремительно вложила конверт прямо в руки Ньико. И после короткой паузы добавила: «Фидель очень встревожен состоянием дел в нашем Движении». Затем села на диванчик, стоявший в уголке, и стала незаметно следить за реакцией Ньико, углубившегося в чтение.
Он был сосредоточен. Было от чего. Мысль заискрилась новой верой. Рождались надежды, и его собственная жизнь стала казаться не только более значимой для общего дела, но и просто необходимой. Можно себе представить, какие чувства испытывал Ньико, читая адресованное ему письмо, если оно и сейчас вызывает трепет и в буквальном смысле слова обжигает душу. Ты теряешь ощущение времени: так свежи и искренни, казалось бы, самые обычные слова. Для историка такое письмо теряет статус официального документа. Особенно если вспомнить, что писалось оно за колючей проволокой, когда вопрос об освобождении Фиделя и его соратников не только не стал стержнем политических баталий, а, напротив, казалось, был забыт.