Эту подпись придумал М. А. Волошин. Он же посоветовал молодой женщине послать стихи в «Аполлон». М. А. Волошин также распустил слух о том, что в России появилась новая поэтесса, затворница-красавица из знатного рода. С. К. Маковский не только напечатал стихи Черубины в своем журнале, но и заочно влюбился в нее.
Глаза редактору «Аполлона» раскрыл Н. С. Гумилёв, познакомившийся с Е. И. Дмитриевой в Париже в 1908 году. Он не только раскрыл псевдоним, но и сказал в адрес поэтессы несколько неприличных слов. Узнавший об этом М. А. Волошин прилюдно дал оскорбителю женщины звонкую пощечину.
Поединок состоялся на Черной речке. Другого места для дуэли два поэта выбрать не могли. И стрелялись они из соответствующего оружия, как вспоминал М. А. Волошин, «если не той самой парой пистолетов, которой стрелялся Пушкин, то во всяком случае современной ему». А. Н. Толстой позднее описал произошедшее на Черной речке:
«Выехав за город, мы оставили на дороге автомобили и пошли на голое поле, где были свалки, занесенные снегом. Противники стояли поодаль, мы совещались, меня выбрали распорядителем дуэли. Когда я стал отсчитывать шаги, Гумилёв, внимательно следивший за мной, просил мне передать, что я шагаю слишком широко. Я снова отмерил пятнадцать шагов, просил противников встать на места и начал заряжать пистолеты. Пыжей не оказалось, я разорвал платок и забил его вместо пыжей, Гумилёву я понес пистолет первому. Он стоял на кочке, длинным, черным силуэтом различимый в мгле рассвета. На нем был цилиндр и сюртук, шубу он сбросил на снег. Подбегая к нему, я провалился по пояс в яму с талой водой. Он спокойно выжидал, когда я выберусь, – взял пистолет, и тогда только я заметил, что он, не отрываясь, с ледяной ненавистью глядит на В., стоявшего расставив ноги, без шапки.
Передав второй пистолет В., я по правилам в последний раз предложил мириться. Но Гумилёв перебил меня, сказав глухо и недовольно: “Я приехал драться, а не мириться”. Тогда я просил приготовиться и начал громко считать: раз, два… (Кузмин, не в силах стоять, сел в снег и заслонился цинковым хирургическим ящиком, чтобы не видеть ужасов)… – три! – крикнул я. У Гумилёва блеснул красноватый свет и раздался выстрел. Прошло несколько секунд. Второго выстрела не последовало. Тогда Гумилёв крикнул с бешенством: “Я требую, чтобы этот господин стрелял”. В. проговорил в волнении: “У меня была осечка”. – “Пускай он стреляет во второй раз, – крикнул опять Гумилёв, – я требую этого…” В. поднял пистолет, и я слышал, как щелкнул курок, но выстрела не было. Я подбежал к нему, выдернул у него из дрожавшей руки пистолет и, целя в снег, выстрелил. Гашеткой мне ободрало палец. Гумилёв продолжал неподвижно стоять: “Я требую третьего выстрела”, – упрямо проговорил он. Мы начали совещаться и отказали. Гумилёв поднял шубу, перекинул ее через руку и пошел к автомобилям».