Орудие Судьбы - страница 46

– Ограбили? Отняли узелок? И что ж такого в узелке было ценного? – недоверчиво усмехнулась матушка.

Кася, всхлипывая, отвечала, что был маленький домашний подарочек.

– Да бывает такое, бывает… Мальчишки иногда из одного озорства нападают на одиноких путников, – подумав, согласилась матушка. – Хорошо еще, горло не перерезали. Ступай, отлежись. До следующего утра можешь у себя быть. Нара тебе супу принесет наверх.

В тот день родители мои ушла по делам вместе с Викером, Нара осталась приглядывать за лавкой, а я потихоньку поднялся наверх, в комнатку, где лежала Кася. Матушка сделала ей отвар из трав, и дала кроме супу еще краюху хлеба.

Я глядел на Касино разбитое лицо, на заплывший глаз, на ноги, все в синяках (она выпростала их из-под одеяла), и испытывал болезненную едкую жалость. Я был уверен, что проучить ее надобно, но при всем при этом было мне ее так жаль – жаль изуродованного распухшего лица, жаль черных синяков на тощих белых ногах. И сочувствие мое и жалость излились из меня, собравшись в некое подобие теплого тумана, и окутали несчастную. Она тихо ахнула, приподнялась на локте…

– Как хорошо-то. Как хоро-ошо-о…

Тогда в первый раз мне удалось создать небулу.

Корабль был древний, как само время. Думаю, он был даже старше империи Домирья. Галера с одним рядом весел и хищным носом-тараном. Корабли, летящие по волнам деревянными птицами – недолговечные создания, лет десять-двадцать, корпуса их гниют или обрастают ракушками, или пучина принимает их обломки вместе с несчастливым экипажем. Особо удачливые морские скитальцы добираются до ремонтных доков, где с них счищают наросты ракушек и заменяют сгнившие части, смолят, красят, ставят новые мачты и паруса, вновь ладят на нос золоченую скульптуру Счастливой Судьбы и отправляют в путь. Но чтобы сотни лет бороздить океанские волны? О таких кораблях никто и слыхом не слыхивал. А между тем это точно была древняя галера, еще не знающая нынешнего такелажа, позволяющего идти против ветра. Мачта имелась, одна-единственная, а парус тоже был единственный, полосатый, красный с белым, и свернут так надежно, что казалось, никогда его не наполняло дыхание ветра. Сам капитан стоял на корме, положив могучие руки на рулевые весла. Он был совершенно недвижен, так недвижен, что казалось, будто он к этим веслам прикован. Бритая голова, темная кожа, широченные плечи. Нас он заметил, чуть наклонил голову, повел глазами. Он даже что-то сказал. Мой магически усиленный слух уловил: «Каюта ваша. Лучше не выходить». Голос его напоминал скрип такелажа.