– Не брошу! Доля она моя значит, вынесу, выращу! И пусть, что сама сгину! Не послал Род дитятку кровную, так эта заместь всех неявленных будет! – рявкнула Марья одичалой, схожей на старую оскалившуюся волчицу, сестрице.
– Сберечь хочешь?.. – рыком бросила сестра матушки.
Та боязливо неуверенно качнула головой.
Перебег крика и эмоций захлёстывал дитя, ведь снопы искр танцевали между двумя сёстрами что сцепились руками и объяли испуганного ребёнка гогоча напевая диковинную песнь. Пламя ядовитыми красками царапало стены, на которых далее вычерчивала неведомые символы в ряд старуха. Голова кружилась и у маленькой Жданы, и у той, что наблюдала страшную процессию. Еловые ветви били больно, хлёстко по детскому тельцу, а чёрная животная кровь, которую насилу заставили дитя выпить, сжав перед этим челюсть, выворотилась обратно. Ребёнок обессиленно лежал на колючей шкуре и степенно теряя сознание внимал слухом стройные заветы в завершении:
– Никем не наречена, чужой рождена, витала-витала, да Жданою стала. Никем не наречена, безродовой рождена, витала-витала, да долгожданною стала. Печатью всё закрываю, да лихое с дитя снимаю! Да будет так!
Теперь на белоснежные детские веки падали чистые капельки водицы. Вокруг всё было заволочено дымом от костра, в который наспех бросили еловые ветви. Два силуэта сливались с огнём проявляясь тенями на стенах и подносили к маленькому дитя нож. Последнее, что нынешней Ждане удалось увидеть из обряда и отблесков прошлого – это как вспыхнуло гордое пламя голодно сжирая почти два фута15 ещё тогда густых тёмно-русых волос взымая плату за ритуал.
Марево померкло, а в груди окончательно стало тяжело, точно внутри затесался мешок золы, не оставив места для чистого воздуха.
С глаз долой – из сердца вон.
– Она внутри!
– И… взяли! И… взяли!
– Брёвна валятся! Не сладить!
Отдалённо, сквозь липкую, вязкую и непроходимую темь слышала поглощённая иными мирами дева.
Когда в третий раз её облили полным до краёв ведром студёной воды она наконец открыла глаза и стала озираться. Крепкий белокурый мужчина с массивной челюстью и насупившимися бровями, точно весенняя рожь, сердечно осматривал тёмно-синими глазами девицу нестерпимо ожидая реакции и бережливо удерживая ту на крепких руках.
– Слава Роду, ты жива!..
– Что случилось, Бажен? – прочистив иссушённое горло вопросила она пытаясь встать.