– Глухой, что ли? Что надо, говорю? – имитирую поведение тёть Лены, когда к ней соседка приходила, с которой она в контрах.
Мажор усмехается, молча ходит по комнате, заглядывает в каждый угол. Только что пальцем пыль на полках не проверяет.
Скрещиваю на груди руки, рычу:
– Слышь, тебя сюда не звали! Чего пришёл?
О! Меня замечают!
Горин останавливается и окидывает меня изучающим взглядом. Я бы даже сказала, сканирует.
– Вещи твои где? – спрашивает.
Вскидываю брови, цежу:
– Какие вещи?
Усмехается. Разворачивается и… открывает шкаф.
Да он… Да он… Да он вконец охренел???
– Вот эта твоя полка? – безошибочно тыкает пальцем туда, где сиротливо лежат свитер-лапша, пара комплектов нижнего белья и носки.
Ну да, у девчонок в полках и свитера, и кофты, и джинсы.
В голове за секунду проносятся воспоминания о последних пяти годах жизни.
Тёть Лена мне вещи только по необходимости покупала – когда я из них вырастала или старые изнашивались. Да ещё выговаривала потом неделю, что на мне всё как на огне горит, и денег на меня не напасёшься. Хотя все годы получала за меня опекунские.
Её любимая поговорка:
"В деревне некуда наряжаться, а по двору можно и в старом ходить".
С одной стороны, она была права. В школу я ходила в форме, а в магазин надевала джинсы и свитер. Больше мне ходить было некуда. Мои ровесники по субботам в клуб бегали, а в будни на школьной площадке компаниями собирались, но меня тёть Лена не пускала.
Я как-то раз попросилась, но она как рявкнула:
– Чтобы ты, как мать твоя беспутная, в подоле принесла? Быстро тогда отсюда вылетишь! Если нечем заняться, иди на усадьбу, картошку тяпай!
Так что, больше я эту тему не поднимала.
– Слышь, ромашка! Твои родичи на тебе экономят, что ли? – вырывает из воспоминаний голос мажора. – Как-то сиротливо в твоей полке, не находишь?
От такой беспардонности и наглости у меня перехватывает дыхание.
Мгновенно вскипаю, лечу к нему, с силой захлопываю дверцу ни в чём не повинного шкафа и, задрав голову вверх, смотрю в наглые серые глаза. При этом шиплю не хуже королевской кобры:
– Так может, это потому что я и есть сирота? – и, не дожидаясь реакции, указываю рукой на дверь. – Слушай, Горин, вали отсюда, пока я твою холёную рожу не расцарапала, и ты нищетой от меня не заразился!
Что-то в его лице меняется. Ухмылка исчезает, а взгляд становится растерянным. Неужели стыдно стало? Глазам не верю!