Да и, в любом случае, дома ожидал отец. Который ни при каком исходе не одобрил бы поступков своей голубоглазой дочери – будь то кричащие слова собственного мнения или же гробовое молчание, принесшее очередную отрицательную отметку в табеле
Он всегда недоволен, так зачем тратить усилия?..
– Я не знаю, – дрожавшими губами пролепетала девочка ответ на первый вопрос, чувствуя, как слёзы предательски пощипывают глаза.
Никто в школе не должен знать о её проблемах в семье, так что признаться мальчику во всём, в истинных причинах – невозможно.
В этот день, девочка впервые отвела взгляд при разговоре, нарушая принятый по уставу школы прямой зрительный контакт с учителями и другими учениками.
В этот день, впервые научилась скрывать и увиливать, пускай так по-дилетантски фразой «не знаю».
В этот день, впервые не издала ни звука, когда пять ударов ремнем дома пришлись по рукам.
Чтобы выжить, надо стать незаметной. Не привлекать к себе внимания. Слиться со стенами. Дождаться возможности уйти официально, потому что каким бы изгоем в собственном доме она не была, сбежать с Материка в никуда и стать изгоем общества было бы невыносимо.
И научиться лгать.
Чтобы дожить до возможности уехать, нужно научиться жить во лжи. Не доверяй никому, маленькая Грейс.
***
Я настойчиво отогнала нахлынувшие воспоминания прошлого, машинально проведя рукой по запотевшему от принятого душа зеркалу. Словно так картинка настоящего стала бы четче. Единственные вещи, которые внесут изменения в мою поблекшую жизнь сегодня – это всё-таки выданная новая одежда. Дождалась подачки…
И скорый суд. Что поставит окончательную точку во всём этом нескончаемом дерьме.
Одевшись, я вышла, мирно протянув руки ожидающему у двери охраннику, и уже с абсолютно безразличным видом услышала щелчок замкнувшихся на запястьях нейростимулирующих наручников. При любой попытке бегства они срабатывали как надо, и если в первые дни заточения я надеялась на шанс сбежать, то сейчас даже не хотела представлять, какую боль они принесут всему телу, если хоть дёрнусь на полшага. Идти обратно до камеры недалеко – двадцать футов, которые мозг привычно отсчитывал до момента последующего многочасового одиночества в четырёх стенах.
Бедро болело не так сильно и кровоточило реже – скорее всего, заживало, но и на это мне было уже наплевать.