Конечно, вы бы подумали, что он даст эту работу одной из Полосатых Конфеток, городских девиц, у предков которых было достаточно денег, чтобы покупать им каждый год новую бело-розовую, в полоску, волонтерскую форму, в которой они по субботам таскали больничные утки с таким видом, будто это – святейшая из святынь. Или, может, Эрлу Уикентоту, который способен, не моргнув глазом, разрезать на две половинки живого червяка? Именно этими соображениями я и поделилась с мамой на заднем крыльце нашего дома. Мы лущили горох – я сидела на табуретке, а она в своем переднике устроилась в плетеном кресле.
– Эрл тебе и в подметки не годится, – сказала мама. – Детка моя! Когда тебе было пять лет, ты съела целого червяка и не поморщилась. Ничем он не лучше тебя. Как и любая из этих Полосатых.
И все-таки я думала, что Хьюз Уолтер предложит работу кому-нибудь из них. Так я ей и сказала.
Мама подошла к краю крыльца и высыпала пригоршню пустых гороховых стручков из передника в клумбу. Там росли бархатцы и огненно-красная космея. Это у нас фамильное – мы любим только яркие краски. Когда на линейке в школе я стояла в общем ряду, отыскать меня среди купленных в «Бобби Брукс» унылых розовых и бежевых одеяний было проще простого.
Медгар Биддл, который целых три недели был моим парнем и даже сопровождал на выпускной вечер, как-то сказал, что по моей одежде можно проверять зрение. Не на остроту, когда вам показывают таблицу, где в начале стоит большая «Е», а на дальтонизм, как перед армией. Мы с ним тогда решили расстаться, но мне все равно это польстило. Я давно решила: если уж не смогу одеваться элегантно, то оденусь так, что меня запомнят.
Набрав в передник очередную кучку полных гороховых стручков, мама вновь уселась в кресло. Она совсем не походила на тех молодых мамаш, что на школьные соревнования своих детей приходят в обтягивающих джинсах. Она выросла совсем в другое время. До того, как на свет появилась я, маме пришлось пережить крутые времена, включая недолгий период, когда у нее был целый муж, некто Фостер Гриер, которого назвали в честь Стивена Фостера, дяденьки с добрым лицом из учебника по истории, известного тем, что он написал балладу «Мой старый дом в Кентукки». Но через двадцать два года после того, как мать Фостера дала сыну это имя, она умерла. Говорили, что от разбитого сердца. Сам же Фостер прославился тем, что пил как лошадь, заливая в себя виски через воронку для бензина. Моей маме он строго-настрого наказал, чтоб не вздумала выкинуть финт и забеременеть. Позже мама говорила, что, обменяв меня на Фостера, она заключила самую удачную сделку из всех, что совершались на берегах Миссисипи.