– Конечно! Ты понимаешь, что, дав свободу выбора человеку, ты обрёк его на страдания?! Человек неспособен выбрать что-то, кроме ненависти и зла. Отцы казнят сыновей, братья начинают войны из-за собственных иллюзий, матери убивают младенцев, а сёстры травят друг друга ради забавы! Императоры, цари, рабы, рабы и вновь цари и императоры. Люди неспособны понять добро, зачем же им свобода делать выбор? Чтобы уничтожить себя и себе подобных? Ты глуп и слеп, если решил, что свобода воли приведёт человека к добродетели!
Люцифер поднялся и взглянул в глаза Офелу.
– Как ты можешь познать, что есть добро, – сурово и холодно начал Люцифер, – если тебе запрещено совершать зло? Человек – идеальное создание, наделённое сутью и красотой самого Слова. Превращать его в безвольную игрушку или животное, что лишено своего голоса, – это страх и слабость. Человек по праву создания своего свободен в выборе своём! И лишь будет он свободен от грехов, тогда выбор его всегда будет направлен на добро. И нет такого человека, что неспособен отречься от грехов своих! Или ты отрицаешь моё слово?
– Нет, Люцифер, – Офел ответил так же холодно и нарочито строго, – я не отрицаю суть свободы воли. Я согласен, что свобода воли – ценнейший дар, но я никогда не соглашусь с тем, что человек его заслужил. Он не может им пользоваться. Из сотни человек ты не найдёшь ни одного, кто бы пожертвовал хотя бы малым своим ради чужого. Оглянись! В Аду так много криков и стонов из-за их выбора, из-за их свободы!
– А я утверждаю, что ты неправ. Ты знаешь об истине всего мгновение, а уже смеешь спорить со мной. И ты тоже всего лишь человек, пусть и познавший больше, чем мог иной!
– Нет! – крикнул Офел. – Я лучше! Я смог освободиться от грехов задолго до того, как ты мне показал всё. Я шёл к богам, разве это говорит о страхе во мне? Или о зависти к ним? А люди – они увязли в грехах. Хочешь, мы заключим с тобой спор? Верни меня к ним, и я докажу тебе, что нет в них добра, ибо любое их желание обращено к себе.
Люцифер рассмеялся так громко, что Офел смутился и немного попятился, ожидая чего угодно, вплоть до нападения.