– Вот именно! По моим неопровержимым данным в этом прекрасном здании затаилась большая группа экстремистов и явных врагов России.
– Это точно, Генрих Наумович? Может быть, вы ошибаетесь?
– Я настоящий, истинный Пигмалион, и никогда не ошибаюсь! Туда и следует бросать гранаты, и чем чаще и больше, тем лучше. Так надо Родине, Кеша! Это не моя прихоть. Это жизненная необходимость. С такими вот… вредителями пусть в мечтах, но необходимо бороться.
– А я раньше считал…
– Хорошо, Иннокентий. Не будем дальше развивать эту сложную и злободневную тему. Ты даже мою Яростную Клаву можешь считать Красной Шапочкой. От меня не убудет. Пусть в её корзинке лежат пирожки для бабушки и самые обычные яблоки или, к примеру, груши. Это тоже не так плохо.
Сговорчивый и, в общем-то, добродушный Генрих Наумович и основательно влюблённый в бледную Изу будущий токарь Маздонов вернулись к скамейке. Устроились на ней, несколько минут помолчали.
Немного подумав, Пигамалион махнул рукой, и достал из кармана пиджака небольшую цветную фотографию и протянул её Иннокентию. Взяв фото в руки, Маздонов, можно сказать, впился в изображение глазами. На этом новом снимке он увидел лицо бледной Изы, его любимой и неповторимой черноглазой девушки-брюнетки необыкновенной красоты и обаятельности. Здесь Изольда тоже была запечатлена обнажённой, но не в лежачем, а в сидячем положении.
– Я узнал свою любимую. Это ваша внучка Изольда? – с замиранием сердца прошептал Маздонов. – Это бледная Иза.
– Да. Но только она мне не внучка, – уже в десятый раз пояснил непонятливому парню Пигмалион. – Она, можно сказать, для меня, что дочь, но не родная.
– Приёмная?
– Считай, что так. Это фото, если оно тебе нравится, можешь тоже оставить себе.
– Я очень бы хотел посмотреть на Изольду пусть мельком, со стороны… Я поражен её красотой, я почувствовал её душу.
Чувство недоумения и глубокой печали овладело Пигмалионом. Он с тоской смотрел на Иннокентия и при этом шевелил щеками, ноздрями, ушами, остатками седых волос на удлинённом черепе.
Впечатлительному Маздонову начало казаться, что мутные, но очень выразительные серые глаза старика кружатся, как две большие мухи вокруг мясистого и буро-красного носа Генриха Наумовича. На всякий случай Кеша отодвинулся от не совсем адекватного деда метра на полтора в сторону. Но при этом безнадёжно влюблённый парень нашёл в себе смелость настойчиво сказать: