Сегодня на кухне я засыпаю ее фаталистическими вопросами: я приду в норму? Это когда-нибудь пройдет? – на которые она механически отвечает дружелюбным тоном.
Она долго смотрит на меня и с видимым усилием говорит, что больше не узнает меня. Я больше не тот, в кого она когда-то влюбилась.
– Но ты все еще любишь меня?
– Да, конечно. Но достаточно ли любви?
Месяц назад она арендовала помещение для работы, чтобы мы не были дома в одно и то же время днем. Но вечером, когда она пришла домой, то застала меня в том же состоянии, в каком оставила утром. Мы решались на небольшие изменения, чтобы не размышлять о серьезных переменах в нашей жизни.
Сегодня на ней красный спортивный свитер, который мы вместе купили в Берлине, и джинсы, уже ставшие поношенными за время наших отношений. Я могу подробно рассказать про каждую деталь ее внешности. Но эти слезы удивляют меня. Я видел их раньше, да. Они преследуют меня. Прежние мои подруги плакали точно так же. Эти слезы как-то связаны со мной, как будто я вызываю их снова и снова, не осознавая этого, не в силах сдержаться.
Она предлагает пожить раздельно некоторое время. Я сажусь на ступеньки, отделяющие гостиную от кухни, глубоко дышу две-три секунды, как меня учили. «Так на самом деле будет лучше, – говорит она. – Так я смогу снова найти себя».
Я кладу руку на деревянный пол, словно ищу сердцебиение, доказательство того, что наш дом все еще жив. Я представляю себе запах нагревшейся древесины, падающих опилок при обработке досок во время ремонта сразу после переезда. «То есть ты потеряла себя? Я-то помню, где ты».
Она качает головой, понижает голос, а может быть, ее фразы уже не доходят до меня, я понимаю только отдельные слова: «без сил», «пустая», «устала».
Я знаю, как выглядит человек, который хочет причинить мне боль, я знаю, как звучат слова, причиняющие боль, – это что-то другое. Ее уход – акт самосохранения. Я говорю ей, что мне очень грустно, но пусть она почувствует себя настолько свободной, насколько ей это нужно. Вопреки здравому смыслу, я надеюсь, что мое обещание даст ей достаточно передышки, что моя так называемая щедрость пойдет мне на пользу. Что она останется.
– Ты всегда так боишься, – говорит она.
– Многие боятся, – отвечаю я. – Везде. Во всем мире.
– Тем более стоит узнать, чего они боятся. Ты должен что-то сделать, иначе ничего не получится, – она долго смотрит на меня, в ее глазах мелькает сострадание.