– Вот и отлично. Купоны стричь не хуже тебя умею.
– Тогда скости ежегодное содержание. Ну как я без купонов тысячу в год наскребу?
– Думаешь, про твои безгрешные доходы не знаю? Я и про грешные осведомлена…
– Хорошо, завтра привезу облигации.
– На развод сам подашь?
– На какой развод? Совсем с ума сошла? Мы просто разъедемся. Так все поступают. Выпишу тебе отдельный вид…
– Ну уж нет! Сам знаешь, о монашестве мечтаю. И как только Никитушку поставлю на ноги, приму постриг. Но ежели замужней останусь, в монастырь не возьмут. Так что, Иван, развод и никак иначе.
– Ты хоть понимаешь, чего требуешь?
– Отлично понимаю. Чтобы ты на духовном суде признался в прелюбодеянии. А Гелька твоя, чтоб подтвердила. А то, говорят, собственного признания недостаточно.
– Меня со службы попрут…
– Ты ведь хвастался, что незаменим…
Пришлось докладывать Треплову. Обер-полицмейстер слушал ласково, а потом встал, обнял и расплакался:
– Кто из нас не мечтает об избавлении от этих чертовых уз? Но решились пока лишь вы. Искренне завидую! Ей Богу, завидую.
– А Государь как отнесется?
Треплов перешел на шепот:
– Его Величество даже в худшей ситуации, чем мы с вами. При его положении ни развестись, ни разъехаться. А барышня-то его на сносях. Только тсс! Государственная тайна!
Про многолетний роман императора с юной княгиней Долгорукой судачили давно, но вот про её беременность Крутилин ещё не слыхал.
– Что вы говорите… – покачал он головой.
– Слава Богу, что не я министр двора, – порадовался за себя обер-полицмейстер. – Вот кому не позавидуешь. И с императрицей вынужден ладить, и Долгорукой угождать. Конечно, у наших монархов и раньше случались сердечные привязанности. И бастарды, бывало, рождались. Но чтоб вторая семья… Так что, Иван Дмитриевич, будьте уверены, император будет к вам милостив…
– Раз так, хотелось бы избежать последствий развода. Ангелина моя под венец хочет …
– Увы, dura lex sed lex[1]…
– Простите, ваше высокопревосходительство, греческий позабыл…
– То латынь: закон есть закон. Хоть и суров, ничего не попишешь[2]. Но вы не расстраивайтесь, Иван Дмитриевич. Если хорошенько вдуматься, в каждой неприятности прячется своя изюминка – когда вы и с Ангелиной захотите разойтись, достаточно будет выставить её за дверь.
Но покамест Крутилин с Гелей жили душа в душу. И лишь казенное жильё несколько омрачало счастье Ивана Дмитриевича. Поэтому и домой не спешил, хотел насладиться одиночеством.