– Вполне, – кивнул он.
– Уже обсудил с комендантом график депортаций и количество составов, которые предстоит принять? – осторожно поинтересовался я.
Эйхман снова кивнул.
– Это мы обсудили еще во время его приезда ко мне в Будапешт. Кстати, я рад, что Хёсс добрался до меня и имел возможность лично убедиться в качестве местных евреев. Для работ, увы, непригодны… ну, может, процентов двадцать пять, не больше. Остальных на уничтожение.
Я ничего не ответил. Эйхман продолжил:
– Хорошо, что Хёсса вернули в Аушвиц. С Либехеншелем каши не сваришь, его либеральная политика в управлении лагерем – полная ерунда. До перевода в Инспекцию служил адъютантом в Лихтенбурге[2], говорят, прослыл там чувствительным тихоней. Удивительно, что в нем разглядел Глюкс[3]?..
Тут я вынужден был согласиться:
– Да, при всем моем уважении к оберштурмбаннфюреру Либехеншелю, это совершенно не его.
– Правду говорят, что он отменил наказания за мелкие провинности? – Эйхман насмешливо изогнул светлые брови.
– Так и есть, и еще запретил охране пользоваться информаторами среди заключенных, – кивнул я.
– Бред. Впрочем, Либехеншель и не скрывал, что не желал этого перевода. Все знают, за что рейхсфюрер отправил его сюда.
Я пожал плечами.
– Боюсь, эта информация прошла мимо меня.
– Брось, фон Тилл. Всем известно, что он оставил жену и троих детей ради секретарши Глюкса. Дурак. Разве кто-то упрекнул бы его, что он завел любовницу? В Управлении этим все грешны. Но рушить ради интрижки семью? Увольте. Подумать только, жена, трое детей, – Эйхман покачал головой. – Да к тому же в Управлении ходят слухи, что эта секретарша в прошлом имела связь с евреем. Поль[4] в ярости. Он лично посылал Баера[5] вразумить одуревшего от любви Либехеншеля, но без толку. Не смогли его отвадить от секретарского тела!
– Думаю, у него не было выбора, сюда он привез ее уже с приличным животом.
– Мерзость, – Эйхман скривился, – как можно дотрагиваться до того, что было хоть единожды во владении грязного еврея?!
Я спокойно смотрел на Эйхмана.
– И как он тут?
Я продолжал смотреть на Эйхмана.
– И как он тут? – повторил он.
– Пьет, – наконец ответил я.
Эйхман усмехнулся:
– Вот уж правда, неудачная баба – конец карьеры для мужчины. Не дурак ли, так бездарно разрушить собственную жизнь из-за женщины? Куда его теперь?