Поэтике Шапиро свойственна и цитатность, центонность – приём, хорошо знакомый нам, живущим в век постпостмодерна. Поэтическая книга 1941 года «Из молитвы по жертвам» («Фун корбм минхе», изд-во «Алейн», Нью-Йорк) вся построена на этом приёме: кроме неявных цитат, спрятанных внутри текстов, большая часть названий стихов этой книги цитирует псалмы Давида, «Песнь песней», книгу Иова. Однако у нашего автора корни этого явления, пожалуй, нужно искать не в европейских литературных течениях, а в специфике еврейского текста. Одна из характерных черт такого текста – многочисленные отсылки к священным книгам, причём эти отсылки в начале XX века должны были считываться любым мало-мальски говорящим на идише человеком; сам идиш включает в себя слова и обороты арамитского происхождения, отправляющие нас к конкретной традиции. С середины прошлого столетия в связи с катастрофой, постигшей народ Книги, масштаб использования такой традиции письма резко сократился, но само явление не исчезло.
Если задуматься в свете вышесказанного о некоторых образах и мотивах, возникающих в прозе Ламеда Шапиро, становится очевидным, что навязчивая повторяемость конкретных способов насилия, переходящих из текста в текст, – не результат скудости извращённого воображения автора, а приём, с помощью которого автор хочет что-то донести до читателя. Частые прямые цитаты из книги Иова в текстах Шапиро помогают, к примеру, объяснить следующий навязчивый мотив: в борьбе за жизнь один враг впивается зубами в плоть другого («Поцелуй», «Белая хала»). Этот мотив отсылает к книге Иова: «Съест члены тела его, съест члены его первенец смерти» (Иов. 18:13). И далее: «Зачем и вы преследуете меня, как Бог, и плотью моею не можете насытиться?» (Иов. 19:22). Мотив ослепления, связанный с образом глаз, повреждённых или вырванных в процессе схватки, также связан с книгой Иова: «Глаз, видевший его, больше не увидит его, и уже не усмотрит его место его» (Иов. 20:9).
Видимая случайность отдельных образов, сопровождающая сюжетные повороты, отмеченные сакральным смыслом, при рассмотрении в контексте цитируемых отрывков обретает совершенно иное звучание. Вспомним сцену, когда шойхет Гершон, одержав внезапную и невероятно жестокую победу над своими преследователями, сидя на яру, медленно приходит в себя, и под руку ему попадает смятый цветок львиного зева: «Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями: как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается» (Иов. 14:1–2).