Брюнет приблизился вальяжно. Хлюпнул носом.
– Здорова.
– Вы, я полагаю, Амир?
– Вроде так. Идем.
Они вышли за калитку, провожаемые ехидными репликами сотрапезников.
– Бабки у вас? – осведомился Амир.
– Как договаривались.
– А не страшно?
Амир был легче Климова килограмм на пятнадцать и ниже на полголовы. Он пил с утра, а Климов в свободное от заданий время месил боксерскую грушу. Карман брюк оттягивал свинцовый кастет.
– Чего мне бояться? – ухмыльнулся Климов.
– Та не меня. Того, за чем вы приперлись.
«Вот оно что! – осенило Климова. – Легенда о Вурдалаке!»
Они шли по грунтовке в тени яблонь. Амир спросил:
– Про проклятие слышали?
– Краем уха.
Вранье. Кем бы ни считал Платон Иванович подчиненного, Климов не был глупцом. Он рылся в Интернете, наводил справки о той штуковине, которую должен был достать. Редкая книга, или бесценный сервиз… или Вурдалак. Хорошую вещь не прозовут Вурдалаком. Но дорогую – запросто.
– Оно людей убивает. – Амир говорил буднично, как про ковид.
– Много убило?
Амир шумно высморкался.
– Много. Штукарь или двушку.
Климов присвистнул.
– Оно в музее висело. Пока внук директора не помер. – Амир позвенел связкой ключей и отщелкнул замок на крашеных серебрянкой воротах. – А генерала зять, который в поместье жил, жену и детей замучил.
– Бывает, – смиренно улыбнулся Климов. Он и сам бы замучил свою жену, но подоспел развод.
Двор за воротами был запущен, хибара разваливалась. Амир побрел к кирпичному гаражу. Спортивки отвисли на его ягодицах, сорочку пометил меловый отпечаток ладони.
– Я его в дом не принес, – пояснил Амир. – Оно рассказывает всякое.
Суеверие деревенщины насмешило матерого Климова.
– Сам слыхал?
– От людей.
Из гаража пахнуло плесенью. Вспыхнула лампочка. Озарила груды хлама, макулатуру, соленья, велосипедные восьмерки, надувную лодку. Климов помялся у входа. Амир запустил клешни в ящик и вынул что-то плоское, обмотанное тряпьем.
– Я в старые зеркала не смотрюсь. – Он вручил предмет покупателю и пропал в захламленных дебрях гаража. Загрохотали банки. Амир выругался.
Климов почувствовал тепло в районе живота. Радость обладания – будто это он был коллекционером, будто для себя охотился за антиквариатом, а не для нанимателя.
Ветошь спланировала на пол. Закатное солнце полыхнуло в овале, который Климов держал обеими руками. Свет ослепил. Климов повернулся, и белизна покинула ношу. Он увидел бульдожью морду, выпученные глазки, залысину: собственный портрет. Пальцы трогали дубовую раму, вырезанные виноградные листья. Мастер «зачесал» их по часовой стрелке, но четыре листика выбивались из плавного орнаментального течения. Два снизу и два сверху, они отпочковывались от рамы, наползая на амальгаму. При должной фантазии их можно было принять за клыки. В действительности они служили фиксаторами.