Она находилась в этом состоянии давно, и было что-то почти умиротворяющее в том, что вся её жизнь уже стала гаданием, подобным прогнозам. Каждая мысль, каждое слово казалось посланием из параллельных миров, которых она почти не осознавала. Шарлатанство превратилось в норму, и тот, кто не был готов к тому, чтобы продавать пустые обещания, уходил из этого мира.
Ее Учитель преподавал здесь. Не в смысле педагогики, конечно. Учитель был тем, кто учил их, как смиряться с неизбежностью – с неизбежностью без смысла. Его преподавание было странным, потому что всё, чему он учил, было одновременно и полезным, и ненужным. Он заставлял их смотреть в глаза бездомным, молчаливым пейджерам, которые не помнили своих владельцев, но точно указывали, что время закончилось.
Самая сложная профессия – директор странствующего цирка, говорил Учитель. Цирк этот странствовал не в пространстве, а в мире идей. Он двигался в метафорах, расползался, как рак на теле большого континента, растянувшись в временах, которые уже не имели названия, но успели стать глобальным балаганом. Со слов Учителя, отдельных конфликтов больше не было, а просто серая война теней незаметно стала частью этого неосознаваемого мира, разрывавшего нас на части. Люди, как тушки куриц, лишившиеся голов во время чьих-то игр, не знали, кто они такие, но чувствовали, что нужно идти. Или стоять. Или просто ждать, что следующая волна всеобщего бреда снова перевернёт их мир.
Тексты на бумаге стали бессмысленными, как и реальность вокруг. Но Вера не могла устать от этого, потому что этого не было. Она не могла найти из этого ничто выход. Даже если бы и захотела, такой возможности уже тоже не было.
***
И все же ей это удалось. Вера проснулась в холодном поту. Но на этот раз, хотя мир вокруг неё по-прежнему был таким же чуждым и разрушенным, как в ее постоянно повторяющемся кошмарном сне, что-то в её восприятии изменилось. Это было не то чувство страха, которое она обычно испытывала, возвращаясь каждое утро в этот новый, но уже ставший бессмысленным мир. Нет, теперь появилась неуверенность, граничащая с ощущением полнейшей пустоты. Все еще лежа в постели, женщина огляделась. Комната была привычно темной, но воздух в ней стал каким-то вязким, как если бы каждый её вдох пропитывался прахом давно забытой мирной жизни.