Пока еще была ночь, он выходил на улицу и шел к Марисе, нежной Марисе, всеобщей и ничьей. Марису Сарбан изучил сверху донизу, заметив ее чуть больше года назад с платформы как-то ночью, когда выслеживал Ничто. Это случилось в Инфими, и священник во время своих лихорадочных поисков даже не понял, как перешел из Прими в Медии, из Медии в Инфими, но внезапно его окутал дерзкий аромат духов, и он замер. Это случилось над зданием, которое будто слепили из нескольких других; слабый свет струился из-за тряпки, закрывавшей окно на верхнем этаже, всего в нескольких локтях ниже платформы. Что-то вынудило Сарбана задержаться; священник сел и стал наблюдать за тем, как двигались тени в комнате. Вскоре раздались первые стоны, и он все понял, но не ушел. Попытался отделить женский голос от мужского, но проще было бы силой мысли вытащить рубин из навозной кучи. Мужчина по ту сторону драной занавески спешил и кончил быстро. Со своей платформы Сарбан отчетливо слышал, как «клыки» падают в ночной горшок; потом мужчина устало и пошло рассмеялся, хлопнула дверь, а священник все медлил и не уходил.
Несколько мгновений спустя чья-то рука отдернула занавеску, и появилась невысокая хрупкая брюнетка с маленькой грудью; внизу у нее все было острижено, дабы уберечь самое ценное от лобковых вшей. Тощая девица перегнулась через подоконник и выжала какие-то тряпки: пот и прочие ночные соки закапали в переулок внизу. Она встряхнула ткань и повесила на гвоздики, вбитые под окном, а потом подняла голову и увидела Сарбана.
Сарбан моргнул. Мариса, уж какая была, никуда не делась.
С той поры она его всегда принимала, когда бы ему это ни понадобилось, в холодные ночи поисков Ничто. Ей вряд ли было больше двадцати – Сарбан не спрашивал, Мариса не знала, – и поначалу она впускала его как священника, одетая в простую ночную сорочку или бесстыдно обнаженная, а Сарбана устраивал такой расклад. Чтобы у двери внизу его не узнали, Сарбан всегда входил через окно; прыгал с платформы на крышу, а потом спускался на подоконник, и всегда ждал этого момента с нетерпением, поскольку вновь чувствовал себя молодым.
Когда он впервые вошел в комнату девушки, Мариса повела с ним себя естественно, будто с родственником, и Сарбан не устыдился ее наготы, а она не извинилась, когда взяла ночной горшок и выловила «клыки», которые с отвращением швырнул туда предыдущий клиент. Она положила монеты на небольшую горячую печку в углу, чтобы они там высохли над углями. Запахло кислым. Мариса бесстыдно села на горшок и выпустила мощную струю с приглушенным влажным рокотом.