Алка после физры почти со мной не говорила. Мы сидели вместе с восьмого класса, но эта тишина отличалась от привычной. Молчание походило на черноту воронки, оно тянуло, саднило, ныло. Я хотел было сразу же поговорить о произошедшем на физре, но Татьяна Георгиевна устроила тренировку ОГЭ, так что мы все пыхтели над очередным вариантом пробника.
Подперев голову рукой, я лихорадочно писал ответы и ни о чём другом думать не мог. Апрельское солнце нагло лезло в окна, дразнило, ослепляло, но весь класс полностью погрузился в работу. Лишь когда моцартовский звонок оповестил нас, что урок окончен, мы с большой неохотой сдали свои листы: многое сделать не успели.
– Алла, погоди, я хочу объясниться, – догнал я Синичку, которая уже направлялась к выходу.
Она собралась как метеор, чего вообще почти никогда не случалось.
Её глаза зло сверкнули:
– Знаешь, Коробейников, ты козёл. Хочешь поговорить? Так давай поговорим, давай!
Мы отошли к окну в коридоре, Алка швырнула свою сумку на подоконник, и браслеты на её руках резко звякнули. Она повернулась ко мне и уставилась прямо в глаза:
– Меня бесит не то, что ты втюрился в новенькую, нет. Вообще пофиг. Меня бесит, что ты соврал мне! Припёрся на физру, чтобы посмотреть на её задницу, а сам мне сказал, что хочешь потренироваться. Ты в самом деле козёл, Пашка. Так что отвали и не говори со мной больше!
Серые глаза полыхали, она негромко цедила слова сквозь зубы, словно тоненькой струйкой вливала яд в бокал. Договорив, резко крутанулась к подоконнику, от чего её волосы хлестнули меня по плечам, взяла сумку и направилась к лестнице.
Я застыл, как дурак, с нелепой улыбкой на лице. Я давно заметил за собой, что как только на меня начинают орать или наезжать, я начинаю улыбаться. Это не значит, что мне смешно или я не раскаиваюсь, если прилетает по делу. Нет, я раскаиваюсь, сожалею, всё как полагается. Но от улыбки не могу удержаться. В этот момент я смотрю на человека, словно со стороны: как меняется рисунок его рта, как появляются новые гримасы и морщины злости, как ломается привычное лицо и чиркают воздух в угловатой жестикуляции руки. Я почти не слышу слов, всё внимание сосредоточено на новой физике собеседника. Вообще-то, это у нас семейное, поэтому дома все споры и ругань всегда заканчиваются смехом. Вот такая дебильная – и спасительная – черта.