Он зажег свечу от углей, тлеющих в камине.
– Ну вот, теперь мы хоть сможем видеть друг друга. А то странно разговаривать в полной темноте.
Ворвался ветерок и тут же задул огонёк свечи. Скрипели распахнутые створки дверей, занавески потянулись внутрь комнаты, как будто стремились ощупать её в темноте. Принц снова зажег свечу и, прикрывая пламя ладонью, осветил то место, где пряталась его ночная гостья.
– Ушла, – прошептал он растерянно. – И унесла с собой свои раны, не дав их исцелить, если не мне, то по крайней мере моим книгам. Они на это способны, я точно знаю.
Невейн заглянул за край подоконника. Верёвка уходила в кромешный мрак, созданный тенями деревьев и других построек дворца. Всё было тихо, жизнь дворца замерла в сонном оцепенении. Спустя минуту внизу прошел небольшой отряд стражи из ночного патруля. Их фонари осветили площадку под балконом. Невейн, быстро смотав верёвку и спрятав абордажный крюк, вглядывался с непонятным даже ему самому волнением в углы и всё, что могло служить укрытием, в страхе, что её поймают и случится кровопролитие. Он чувствовал в ней родственную натуру, чистую душу, свет всего мира, заблудившийся в одном человеке, тогда как многих других он даже не касался. Свет в облаке, что вобрало в себя слишком много зла и боли и стало мрачной, непроницаемой тучей.
– Да пребудет с тобой вся доброта этого мира, дитя горестей, – прошептал принц.
Невейн заснул лишь под утро, одолеваемый безотрадными мыслями о совершенно постороннем человеке, который к тому же хотел его убить. Но это была лишь роль, навязанная Театром Жизни, а что таилось внутри, под всеми иллюзиями и видимостями, удобными масками – то были неведомые глубины. Он знал, что ничего не знает об этом. А потому ненависти не на что было опереться, раз не было убеждённости, что всё именно так, как видится, а не как-нибудь иначе.
Неизвестность не пугала, а вдохновляла, как удивляют и вдохновляют ребёнка самые простые вещи.
Оставим на некоторое принца Невейна, чтобы читатель немного отдохнул от его, возможно, напрягающей прямоты, и проследуем, презрев все приличия, за юной девушкой, что покинула дворец, дважды оставив принца в очень даже живом виде, и возвращалась в своё убежище, прячась в тенях, перелезая через стены, а порой карабкаясь по крышам домов. Она почувствовала себя в более уютной обстановке, только покинув «здоровую» часть Астена и очутившись в родных трущобах, грязных подворотнях, где почти не бывала стража. Её вполне могли схватить за прогулку в ночное время, с принадлежностями вора и луком за спиной. Компактное оружие, способное пробить кирпичную стену, вызвало бы ещё больше подозрений – оно было, так сказать, вдвойне преступным, потому что было вдвойне неприметным. А зажигательные и отравляющие стрелы упрятали бы её в тюрьму до конца жизни, которая стала бы чрезвычайно короткой, несмотря на её молодость.