Глупость была ее детской, от какой-то житейской неуклюжести, а не от отсутствия грамотности. Но не умиляла лишь потому, что детство было уже так давно, что пески пустыни уже совсем скоро станут скрывать даже юность. Получается, дура.
Но если она глупая по-детски, почему тогда ни местные, ни иностранцы не могут согреться около нее? Загадка. Личность, как постройка, которая затвердевает, а затем точится потоками слез. Трудно такой постройке составить с кем-нибудь общий храм, ведь фундамент, несущие стены, рельеф под ним – все кричит, нарочито подчеркивает то, что оно никуда не годится, никому не подходит. Но ему все еще тошно бывает, когда оно одно.
Придя домой, чужестранка бросила пакет куда-то в угол комнаты, включила телевизор, открыла шторы, чтобы понаблюдать за тем, что творится во дворе.
Запись в дневнике:
«Когда я была маленькая, хотела быть похожей на девушку с соседней улицы, которая все время выходила на балкон. Черты лица у нее были всегда неподвижны, потому что никогда не плакала, а лишь спокойно, почти снисходительно, по-девичьи благородно улыбалась. Теперь же я восхищаюсь той девчушкой со двора, которая пытается научиться ездить на колесиках, но все время падает, разбивает то коленки, то руки счесывает, плачет, но после облегчения снова пытается и так тепло улыбается всякому, кто иногда оступается».
Так прошел вечер, протекла ночь, а рассвет собрал ее куда-то. Сидя с каким-то бедуином меж горбов верблюда, горе-путешественница записывала в тетрадь:
Я по пустыне бродила весь день,
И песок все обжег мне пятки.
Взалкала, миражем оказалась и тень,
Сорвала один финик. Ах, какой же он сладкий!
Как только зажглось ночное светило,
Холод ночи забрал свою власть:
Я была прыткой, но вспомнила, милый,
Как от души, до тревоги, напилась тобой всласть.
А кострище горит, бедуины играют,
В такт их бубнам кружусь вокруг я огня.
Они чернооки, сердца их пылают,
Только вот я вся сгорела, меняй.
С рассветом надела вновь хлопок и знаю,
Что родину буду искать средь песка.
Навстречу идет караван, а там всадник
Уверен, могуч, и шрам у виска.
И к родине золото волн приносило,
Походный костюм покрывалом сменился.
Но вновь я не знаю, куда мне светило
Откроет дорогу. Сядь и смирись. Я
Покрыла ланиты, покрыла затылок,
Но как-то внутри мне прохладно.
Хотя пребываю средь щербета бутылок,