Мы познакомились с Лешей по инициативе Аси. Был июнь 2009 года, все мы трое заканчивали третий курс, и она пригласила меня сходить с ними на концерт по случаю дня города, который должен был проходить под открытым небом городской набережной. Я уже знал о Леше многое: где он учится, кем подрабатывает, какие у него увлечения (как можно догадаться, узнал я об этом не из справочника), поэтому мне приходилось изображать человека, впервые слышащего от него рассказы о своей жизни. После концерта мы пошли на веранду одного из кафе, откуда открывался вид на яркий мост города. Высокий, светловолосый и плотный, Леша показался мне приятным парнем, и уже с самого начала нашего общения мы поладили и нашли общие темы для разговора: как и я, он неплохо разбирался в мировой истории. В один момент, сидя в кафе, мы даже заспорились о Че Геваре, и Ася шутливо сказала: «Так я, наверное, пошла».
Леша жил до 18 лет почти на самом крайнем северо-западе страны, а затем, как и мы с Асей, переехали в Н. по учебе. Он учился на географа, а мы с Асей – на филологов. Помню, как однажды Ася пришла поздно вечером домой на нашу квартиру – я уже собирался спать – и радостно сказала мне: «Влад, кажется, у меня намечается рождение карапузов». Я не оценил шутку и удивленно спросил, о чем она. Она рассказала, что сходила на свидание с парнем, с которым недавно познакомилась через подругу, и сказала, что он хорошенький. Я тут же подхватил ее радость и стал расспрашивать подробности. Этим парнем и оказался Леша.
Ася. Жгучие черные волосы, округлое лицо и вечно уставший взгляд больших светло-голубых глаз. Это контрастное лицо всегда вызывало во мне необъяснимую теплоту внутри. Когда я впервые увидел ее, то подумал: боже, до чего интересная внешность; красота ее была так неочевидна, ненавязчива и своеобразна – ее будто было сложно ухватить. Это было одно из тех редко встречающихся лиц, которое становится прекрасным только тогда, когда ты всматриваешься в него и понимаешь, что оно особенное. Со временем, когда я стал узнавать Асю все больше, я и вовсе стал замечать в ее лице нечто странное, то, что видел в лицах других после нее, наверное, еще лишь несколько раз. И заключалась эта странность в том, что внешность ее будто становилась органична с ее личностью – глаза, щеки, рот – все это вместе будто превращалось в яркую отметку ее внутреннего мира. Она становилась для меня все более легко познаваемой, будто все сложное в ней упрощалось в разы.